Олесь Бенюх - Подари себе рай (Действо 3)

"Про себя, небось, не расскажет, как тешится с сестрицей Кагановича", - мысленно брезгливо фыркнул Берия. Поднялся на ноги с бокалом в руке, проговорил возвышенно:

- Любовь - дело святое. Кто был среди нас по части любви чемпион, так это Калинин. Последние годы жизни он все больше по комсомолкам ударял. Я даже боялся - до пионерок доберется. А Георгий, - он посмотрел пристально на Маленкова, - в любовных утехах не титан. Вот Николай Булганин как принялся за один московский театр, так уже третью заслуженную народной сделал.

- Известный дамский угодник, - Сталин усмехнулся одобрительно.

- А знаете, чем он их берет? - Берия наклонился над столом, словно готовился поведать о великой тайне. - Бородой защекочивает!

- Хорошо, что напомнил, - отсмеявшись, сказал Сталин. - Хорошую песенку про бороду Утесов исполняет.

Он подозвал дежурного офицера, велел поставить пластинку "Борода". Тот перерыл две большие стопки, но никак не мог ее найти.

- Она, наверное, у меня в кабинете, - с этими словами Сталин быстро встал из-за стола и вышел из столовой. Берия посмотрел на Хрущев, Маленкова и, повернувшись спиной к Булганину, взял бокал Сталина. Наклонился над ним, одной рукой сделал словно бы пас, другой взял бутылку и наполнил его почти до краев.

- Чего ты там колдуешь? - меланхолично усмехнулся Булганин. Берия бросил на него злой взгляд, медленно повернулся, сказал медовым голосом:

- Думаешь, Ему налить вина все равно, что какому-нибудь алкашу в пивной плюхнуть в граненый сто капель водяры? С великим уважением и любовью надо это делать. Только тогда оно пойдет впрок.

- Что впрок и что невпрок? - Сталин, вернувшись с пластинкой и услышав последние слова, подозрительно переводил взгляд с одного гостя на другого.

- Мы о том, Иосиф, - поспешил ответить Берия, - что любовниц впрок не запасешь. Твоя та, что есть сегодня. Какая будет завтра - узнаешь завтра.

Глаза Сталина по-прежнему горели подозрением, однако он поднял бокал и сказал:

- Не знаю насчет любовниц, тут ты, Лаврентий, у нас главный дка. А вот насчет верных учеников... Как ни готовь их впрок, а Иуда обязательно среди них окажется.

Он молча, один, без всякого тоста выпил бокал до дна. Подумал: "Даже у самого Иисуса Христа оказался последователь, который посмел предать живого Бога. Чего же ждать мне, смертному, от недалеких, жадных, завистливых клевретов?" Сам поставил пластинку. Песенка и впрямь была веселая, озорная. Но благодушное настроение не возвращалось. Он посмотрел на часы - было шесть часов утра 1 марта. Сухо простившись с гостями, Сталин отправился в спальню. Ужасно хотелось курить, но он подавил в себе желание. Медленно разделся и, едва коснувшись щекой подушки, заснул. И видел редко теперь у него случавшийся сон. Раннее летнее утро. Солнце уже заметно пригревает, но роса еще не высохла на траве и листьях деревьев. Вот ветер дохнул медвяной сладостью. Над дворами вьются дымки - в печках готовят завтрак. Он босиком прокладывает в мокрой траве дорожку в сад, к яблоням. Вот и самая большая красавица. "Чеми гоги"* - так ласково зовет ее мама - улыбается ему крупными румяными плодами, которые убежали на верхние ветки. Они манят, зовут: "Полезай сюда! Сорви нас, пока мы не превратились в перезрелых падунцов". И он ловко взбирается по стволу, вот-вот дотянется до яблок. Но они уходят все ввысь и ввысь и ему никак их не достать. Ааа, наконец-то он срывает самое большое, самое красивое, самое спелое яблоко. Оно такое тяжелое - как средний арбуз. Он берет его двумя руками, иначе не удержать и вдруг срывается с ветки и летит вниз. "Господи! - проносится в его сознании. - Точно так же вот я в детстве упал с яблони и сломал руку". Только теперь его падение тянется и тянется, и вокруг не видно ни зги. Лишь сверкают золотые искры и, наконец, он понимает, что это звезды, миры, вселенные проносятся мимо. Но тогда, выходит, это космос. А в космосе нет кислорода. И тотчас он начинает задыхаться. Все тело его корчит от невыносимой боли. Ему видятся какие-то морды - свиные, козлиные, ишачьи. Сквозь внезапную вспышку света проглядывает Берия. Он разевает рот, но не раздается ни звука. Как рыба. И Маленков как рыба. "Вы что, сволочи, не видите, какие муки корёжат мое тело? Не слышите, как я взываю о помощи? Разевают рты, нелепо разводят руками. Бездари! Тупицы! Захребетники! Больно, Боже мой, как больно... Ага, еще один приполз. Кто? Хрущ. Может, он услышит? Может, он поможет, спасет... Зачем он взял подушку? Бросил ее мне на лицо. Тяжко, не могу дышать, не могу шевельнуться. Смерть - избавление от мучений? Смерть - избавление от одиночества? Смерть - избавление от власти? Жажду одного - чтобы Россия навсегда..."