Олесь Бенюх - Подари себе рай (Действо 3)

- Он приедет, мы обязательно приедем! - заверила Элис Оппенгеймера.

ЭХ, ЛЁНЬКА...

Хрущев с группой строевых и штабных офицеров стоял на пригорке, невесть откуда взявшемся на этой плоской как доска неоглядной степной шири. Сентябрьское утро было жарким, сухим, безветренным. Метрах в ста от пригорка был пологий левый берег Волги. Перпендикулярно к нему построенный повзводно стоял один из полков гвардейской дивизии генерала Родимцева. В нескольких шагах от застывших шеренг находились двое. Без пилоток, без петлиц, без ремней, с завязанными на спине руками, они были почти одного роста. Востроносый, со впалыми щеками и объятыми ужасом глазами, совсем по-девичьи всхлипывал, причитая плаксиво: "Братцы! За что? Только и делов, что жить хочу! Бра-а-а-тцы..." Чернявый, с красными, влажными губами и крупным, острым кадыком на худой, длинной шее, с ненавистью глядел то на офицеров на пригорке, то на отделение автоматчиков, застывших со своими ППШ наготове.

- Бойцы! - зычным голосом продолжал моложавый, с седым чубом майор. Мне, как командиру полка, особенно больно сознавать, что в нашей среде оказались два выродка, два подлеца и труса, два дезертира. Посмотрите туда, - и он указал рукой на юго-запад. - Вы видите это зловещее черное облако, слышите выстрелы, гул канонады. Там фашисты рвутся к Волге. Они задались целью захватить Сталинград любой ценой, прорваться на левый берег, выйти на оперативные просторы и ринуться на Москву. И вот эти двое стали предателями, решили помочь фашистам, помочь своим бегством, своей трусостью, жаждой любой ценой спасти свою поганую шкуру. Сегодня наш полк переправится на правый берег и вновь вступит в бой за нашу священную землю. А эти двое... - он махнул рукой командиру отделения автоматчиков, - не заслуживают ничего, кроме нашего презрения и жалкой смерти!

Раздались слова команды, щелкнули затворы, негромко простучали короткие очереди. Полк еще стоял, погруженный в тяжелые раздумья о свершившейся на его глазах казни; еще не прозвучали команды: "Вольно! Разойдись!" и автоматчики только приготовились зашагать угрюмо прочь (ибо даже если расстрел справедлив и даже необходим, очень мало найдется охотников быть палачами), как в небе появились черные стрижи и, резко ныряя к земле из белесых небес, засвистели радостно, резко, пронзительно.

- Надо же - стрижи! - удивленно протянул адъютант Хрущева Виталий.

- Война войной, а жизнь жизнью, - Никита с интересом следил за взмывавшими ввысь и падавшими почти к самой земле голосистыми пичугами.

- Я не о том, Никита Сергеевич. Середина сентября, а они еще здесь.

- А где же им быть? - удивился Хрущев.

- В Африке, - знающе ответил адъютант. - Еще в августе пора была им мигрировать.

- Человеческое сумасшествие не только птицам, всему живому, самой планете жизнь ломает! - начальник медсанбата в сердцах сплюнул и направился к двум свежевырытым могилам, которые похоронная команда уже лениво забрасывала землей.

Много раз приходилось Никите присутствовать на показательных расстрелах дезертиров. Особенно запомнился ему случай в самом начале мая сорок второго. Он был членом Военного Совета войск Юго-Западного направления, которыми командовал маршал Тимошенко. Готовилось наступление и Хрущев отправился с инспекционной поездкой в расположение армейской оперативной группы генерала Бобкина и Шестой армии между Лозовой и Змеевым. На фронте стояло позиционное затишье. Прибыло скупо выделенное Верховным пополнение и наиболее жестоко потрепанные в боях части доукомплектовывались. Случай был редким - дезертировал целый взвод во главе с командиром, младшим лейтенантом. Армейские контрразведчики отловили его и еще пятнадцать его солдат, сопротивлявшихся пристрелили. Приговор трибунала был предельно скор и строг - расстрел. По настоянию Хрущева казнь вершилась перед строем, который состоял из представителей многих частей войск Тимошенко и Малиновского, который командовал Южным фронтом. Охваченный приятным чувством исполненного долга, Никита устроил для старших офицеров обед, и в своем тосте призвал отцов-командиров "блюсти беспощадную революционную дисциплину и порядок во вверенных вам войсках". После пятой или шестой доброй чарки армянского коньяка командарм-6 и член его Военного совета довольно жестко высказались против осуществленного в тот день расстрела, назвав его "недостойным армии спектаклем на устрашение". После перепалки, в результате которой все остались при своем, Никита с КП опергруппы позвонил Сталину и, зная позицию Верховного о сдающихся в плен, доложил о случившемся (без упоминания о застольном споре). Ответ был совсем не тем, которого ожидал член Военного совета. Верховный ответил без обычной минуты на раздумье: "И Генштаб, и я - мы сомневаемся в целесообразности наступления, на котором Тимошенко и вы настаиваете. У нас нет резервов, которые вы просите. Нет, и не будет. Что касается показательных расстрелов, то они хороши при избытке войск. А когда каждый солдат на учете, только дурак может расстреливать дезертиров, да еще пачками".