Петр Вайль - Европейская часть

Плетение мифологической ауры увлекательно и неостановимо. Вряд ли имели в виду нечто значительное екатерининские шутники-интеллектуалы, когда назвали Стиксом ручей в Егошихинском овраге. Но в мифе каждое лыко в строку. Он выручает в тяжелые времена, работает на самоутверждение, ослабляет всероссийский комплекс столицы, приглушает стон пермских сестер: "В Москву! В Москву!".

Пермь как сэндвич: снизу - невесть какая память о Перми-Биармии, куда викинги ходили за невестами (российское хрестоматийное утешение: самые красивые у нас); сверху - трогательная смешная всемирность с Сенекой и Леонардо на трамвайном стекле; между - та непридуманная жизнь, которая течет двадцать четыре часа в сутки триста шестьдесят пять дней в году.

По пути из аэропорта, за деревнями Крохово и Ванюки, справа долго виден нефтеперерабатывающий завод - источник существования. На придорожном плакате: "Оксфорд - побратим Перми". Повезло Оксфорду - побрататься с первым европейским городом. "Европа начинается в Перми" - лозунг с напором, исключающим законный, но нежелательный вариант: "Европа кончается в Перми". Откуда смотреть. Как утверждает популярный в здешнем общественном транспорте автор: "В конце концов люди достигают только того, что ставят себе целью, и поэтому ставить целью надо только высокое. Г. Торо". Мифотворчество как способ выживания - вызывает уважение.

Здесь много всероссийской мешанины: кафе-бар "Кредо", магазин "Ком иль фо", фестиваль "Мини-Авиньон", призыв "требуется повар для изготовления пельменей на конкурсной основе". Но много подлинного своего, не только умозрительного, но и того, что можно потрогать, увидеть, восхититься. Таково явление пермской деревянной скульптуры XVIII века. Местные резчики подправили облик Христа по своим идолам, создав редкой силы образы Спасителя с плоским скуластым лицом и широко расставленными раскосыми глазами. Почти кощунственное распятие: маленький, корявый, руки разведены в жесте недоумения. Домашний полуязыческий Никола с выпуклыми складками на лбу держит город, прикидывая вес на ладони. Статичные фигуры замерли в причудливых позах: в опасном наклоне вперед с какой-то чуть не удочкой в руках; с поднятой будто для голосования рукой и выражением полной готовности. До обидного недавно эти шедевры стали робко внедряться в мировой обиход. Слишком свое, чересчур вещественное: не викинги, не пермский геологический период, не центр мира и начало Европы. И легко догадаться, что в собрании Пермской художественной галереи всегда, особенно зимой, куда большим успехом пользовались "Римские бани" Федора Бронникова, где эта на переднем плане в одних лиловых тапочках.

Лиловый негр в красной жилетке неподалеку от Спасо-Преображенского собора, где размещен музей, приглашает в заведение "Солнечный блюз". Здесь, на Комсомольском проспекте, в мороз - негр из фанеры, другой бы не выдержал.

Мороз обрушивается на город ночью, внезапно, в обход прогнозов. С утра по телевизору рассказывают о технике безопасности при снятии сосулек. После обеда становится чуть легче: пошел снег - все гуще, сильнее. Молодая кондукторша подмигивает, кивает на заднюю площадку и громким шепотом говорит: "Уже третий сегодня". Видя недоумение, поясняет: "Мороженое в минус двадцать пять, я бы с ума сошла!". Мужчина с эскимо, шевеля губами, дочитывает надпись: "Истинный показатель цивилизации не уровень богатства и образования, не величина городов и количество урожая, а нравственный облик человека, воспитываемого страной. Р. Эмерсон" - и выходит с мороженым из трамвая, сразу пропадая в снежной завесе. Бабка с картошкой в авоське вглядывается в стекло: "Землепашец, стоящий на своих ногах, гораздо выше джентльмена, стоящего на коленях. Б. Франклин". Снег идет густо-густо, едва угадываются дома Мотовилихи. Старуха боится пропустить остановку, разворачивается и глядит в окно напротив: "Умственные наслаждения удлиняют жизнь настолько же, насколько чувственные ее укорачивают. П. Буаст". Старуха вздыхает.

Макарьевская ярмарка

Макарьев встает из волжских вод постепенно - шатровая колокольня, купол Троицкого собора, кресты Михайло-Архангельской церкви, потом уже и длинные белые стены. Плоской земли не видно, и долго монастырь кажется растущим прямо из воды. Красиво так, что не верится, и радостно оттого, что не верится. Теплоход идет медленно, почти бесшумно, ощущение чуда не нарушается ничем. И никем: даже досадно, после первого потрясения хочется поделиться, но на всех трех палубах "Александра Суворова" пусто. Последние разошлись перед рассветом, на траверсе Сциллы-Харибды посильней Одиссеевой: по правому борту - Ленинская Слобода, по левому - Память Парижской Коммуны.