Константин Воробьев - Вот пришел великан

В городе было почти знойно. Дома я принял душ, сделал из пяти яиц глазунью, и она оказалась такой же, как и утром. У меня оставалась еще уйма времени, и по дороге к издательству я купил две бутылки румынского шампанского, коробку марокканских сардин, халу и килограммовую банку маринованных слив. Покупки я сложил на заднее сиденье. Мне было хорошо, что они есть и лежат там, и я поехал с недозволенной скоростью и у подъезда издательства увидел Лозинскую. Одну. Она оглянулась по сторонам и сухо сказала мне издали, что Вера Ивановна выйдет позже.

- Вы не могли бы проехать немного вперед? За угол?

Я сказал "ради бога" и поехал вперед, за угол, а она пошла вслед за мной по тротуару. У нее был какой-то надменно брезгливый вид, и я подумал, что она, наверно, горда и глупа, как цесарка. Мне стало жаль обещанного ей снимка Хемингуэя - любого, но тут уже ничего нельзя было поделать и оставалось только гадать, какой из них она выберет.

За углом я остановился и стал ждать, загодя приоткрыв переднюю дверцу, но она подошла к "Росинанту" с моей левой стороны, и вид у нее был по-прежнему надменный.

- Понимаете, товарищ Кержун, я не посчитала нужным сказать в свое время Вере Ивановне, что вы... помогли мне однажды,- сказала она смущенно и насильно.

- Подвезти матрац? - догадался я и не стал выходить из машины.

- Ну да,- недовольно сказала она.- Поэтому ваше обещание подарить мне снимки Хемингуэя, которые я будто бы уже видела, прозвучало для нее... немного странно.

- Я просто обмолвился,- сказал я.- Вы их заметили только теперь. Это вас устраивает?

- Но ведь вы сказали, что я видела снимки раньше... Их нельзя повернуть обратной стороной? Чтобы они просматривались через стекло?

- Пожалуйста,- сказал я.- Но каким образом я узнал, что они вам понравились? Вы, значит, сказали мне об этом?

- Да. Это было, допустим, три дня тому назад. Я вас случайно встретила в городе...

- Не получается,- сказал я сочувственно.- Я ведь только вчера вечером вернулся с озера, и мы встретились с вашим Владыкиным на помойке. Забыли?

- Ах да!.. Какой все же общительный у вас характер! - досадливо сказала она.

- Разве нельзя объяснить вашей подруге, почему иногда об одном скажешь, а о другом умолчишь? - спросил я. Она искоса и как-то пытливо посмотрела на меня, но сказать ничего не успела, потому что к машине подходила Вераванна. Я вышел на тротуар и распахнул обе дверцы машины - переднюю и заднюю, кому, дескать, где нравится, и, может, из-за того, что позади неприкрыто и откровенно лежали бутылки, обеим женщинам понравилось первое сиденье. Тогда у них произошла короткая заминка,- они мягко столкнулись и молча отступились от дверцы, ожидая одна другую, но вторичного столкновения не последовало: Вераванна порывисто села сзади, а я немного повозился у радиатора, чтобы скрыть лицо.

- Нам обязательно ехать через центр?

Это спросила меня Лозинская, обыскивающе оглядев улицу. Она до такой степени съежилась на сиденье, прижавшись к дверце, что на нее было жалко смотреть, и я подумал, что ей лучше бы не ехать или пересесть к Вереванне и спрятаться там за гирляндой одуванов. Центр я миновал окольными переулками и ехал как при погоне, заглядывая в зеркало,- мне передавалась тревога соседки по сиденью.

- Что вы там видите? - беспокойно спросила она, как только мы выбрались за город. Я сообщил, что сзади нас на дороге никого нет.

- А кто там может быть? - неискренне, как мне показалось, удивилась Вераванна.

- Не знаю,- сказал я.- Просто мне не нравится, когда тебя настигает какая-то машина...

- Почему?

- Тогда у меня пропадает ощущение независимости, а от этого порывается связь с миром,- сказал я.

- Господи, Антон Павлович, вы думаете, что с нами обязательно разговаривать так вумно? - засмеялась Вераванна - ей там было, видать, хорошо среди одуванов и бутылок. Лозинская выпрямилась на сиденье и, взглянув на меня черными, озорно косящими глазами, спросила почти с вызовом:

- Так какую же фотографию Хемингуэя вы мне пожертвуете, товарищ Кержун?

- Любую, товарищ Лозинская,- сказал я.- Даже обе.

- Отлично! Я не откажусь... А зовут меня, между прочим, Иреной Михайловной!

Я убрал с педали правую ногу и шаркнул ботинком по полу машины. "Росинант" неуклюже подпрыгнул и завилял, но я тут же перевел его на прежнюю скорость.

В лесу над ручьем и в самом деле запоздало цвела черемуха, и там предвечерне, грустно ныли горлинки и перебойно яростно били соловьи. Сам ручей был с гулькин нос, но вода в нем светилась опалово и настойно, как июльский мед, и у песчаного дна то и дело вспыхивали сизые молнии не то форелек, не то пескарей. Тут все понуждало к молчанью - хотя бы к недолгому, и я боялся, что женщины сразу же начнут ломать черемуху и восторгаться землей и небом, но этого не случилось. Они притихше постояли возле машины, потом как-то крадучись и тесно пошли в глубь леса.