Беркутов на минуту замолчал. Настасья Петровна слушала его, содрогаясь всем телом. Ее глаза ярко горели в полумраке комнаты.
— Кроме того, — заговорил Беркутов, — вас каждую минуту могут накрыть, и тогда вы пойдете на каторгу. А знаете ли вы, что такое каторга? — Беркутов внезапно встал и взволнованно заходил по комнате. — Что будете делать вы на этой каторге… — остановился он перед Пересветовой и внезапно замолчал, охваченный волнением. — Когда я, когда я, — заговорил он снова, стискивая свои руки, — я, мужчина… ах, лучше и не говорить об этом! — резко махнул он рукой. — Слушайте, я увезу вас отсюда сегодня же ночью; вы никогда в жизни не услышите больше о Трегубове, и ни один листок ни одна нитка не будет вам напоминать о нем. Я никогда в жизни не буду вашим мужем, — продолжал он, — с этой стороны вы можете быть спокойны, но я сумею покойно устроить вашу жизнь. Я буду жалеть вас, я ни одного человека в мире не жалею, я всех ненавижу, ненавижу, а вас, вас я буду жалеть. Ну, так что же? Хотите вы бежать со мною?
Он ждал ответа. Настасья Петровна сидела перед ним, взволнованная и бледная; ее лицо белело в полутьме, точно было посыпано мелом.
— Хотите? — повторил свой вопрос Беркутов.
Настасья Петровна кивнула головою.
— Ну, вот и отлично, — проговорил Беркутов, — вот и отлично, родная. Тогда нам нужно сейчас же устроить вот что… — с минуту он в задумчивости ходил по комнате. — Устроим вот что, — продолжал он. — Присаживайтесь сейчас к столу и пишите вашему мужу приблизительно следующее. Сейчас, дескать, любезный супруг, я сижу у нашей дьяконицы Анны Павловны. Завтра, чуть свет, она едет в город, позволь же мне ехать с нею и погостить недельку у тетки. Ведь у вас там тетка? Ну, так вот и все. Эту записку мы сейчас же пошлем с посланным к вашему мужу, и вот увидите, он сейчас же пришлет вам разрешение. Он будет сам рад удалить вас хоть на недельку с своих глаз, потому что вы напоминаете ему всем своим видом о том, что вспоминать ему совсем не хочется… Так садитесь, голубушка, к столу и пишите записку.
— А как же паспорт? — спросила Настасья Петровна робко. Нервное возбуждение еще не покинуло ее, и она постоянно вздрагивала всем телом.
— Паспорт вам не нужен, — отвечал, усмехаясь бритыми губами, Беркутов, — паспортов мы достанем, пожалуй, хоть на все наше село. Это пустяки.
В полутьме он помог Настасье Петровне снять пальто и зажег на столе лампу.
Пересветова шаталась на ногах, как пьяная.
Через минуту Беркутов стоял на крыльце своего флигеля с письмом в руке и говорил лошадиному пастуху Сысойке:
— Пересветов тебя знает?
— Нет, смотри, не знает.
— Ну, так вот и отлично. Слушай меня, лошадиный пастырь, как можно внимательней. Вот тебе письмо: с этим самым письмом поезжай сейчас же к Пересветову и скажи, что ты работник нашего дьякона; слышал? А это письмо, дескать, от Настасьи Петровны; она, дескать, сидит сейчас у дьякона, пьет чай и ждет ответа. Понял?
— Понял.
— Ну, повтори.
Сысойка повторил приказ Беркутова слово в слово.
— Ну, вот и отлично, — усмехнулся тот. — За все это получай ты, лошадиный пастырь, авансом двугривенный. А после я пошлю тебя за ямскими лошадьми в село. Беркутов вручил Сысойке монету. — Vouz comprenez? — спросил он его, улыбаясь.
— Чего-с? — переспросил Сысойка.
— Я спрашиваю, ты умен?
Сысойка вместо ответа рассмеялся, побежал к конюшням и, обращаясь к караульщику, крикнул:
— Ну, айда наперегонки! Кто кого!
Очевидно, двугривенный его развеселил.
— Ну, голубушка, а вы ложитесь сейчас отдохнуть часика на два, — говорил Беркутов, входя к Настасье Петровне. — Позвольте, я помогу вам снять башмаки, а затем ложитесь на кроватку, закройтесь пледом и подремлите хоть немного. Нам предстоит далекое путешествие, родная!
Настасья Петровна молчала в глубокой задумчивости. Беркутов, тихо касаясь ее ног, снял с нее башмаки, уложил в постель и, покрыв ее пледом, спросил:
— Ну, что теперь мы с вами товарищи? Товарищи, так дайте мне вашу руку! Ну же, голубушка! Клянусь, — добавил он, пожимая ее тонкую руку, — что я увезу вас от всех ужасов. Через пять дней мы будем в гостях у иных людей, у иного неба, у иных птиц. Там вам полегчает. А сейчас, голубушка, вы расстегните под пледом кофточку, чтоб не мешать легким. Когда будет нужно, я вас разбужу. Покойной ночи, родная.
Он надел на курчавые волосы маленькую шапочку, опустил свет лампы и вышел из флигеля.
«Теперь нужно известить о своем отбытии милейшего проконсула», — думал он, направляясь в дом.
Читать дальше