Алексей Будищев: Солнечные дни

— А Валентина Петровна свою поездку к мужу на три дня отсрочила. И сегодня она целый день плакала, — говорил Перевертьев, расхаживая у ворот и пощипывая усики. — Не хочет, чтобы я ехал провожать ее до мужа. Боится, что из этого выйдет что-нибудь нелепое. А какая же может произойти нелепость? Весь мир нелеп; а если мир нелеп, следовательно, нелепостей не существует. Не так ли?

Через ограду сада он увидел в аллее тонкую фигуру Сурковой, и, не дожидаясь ответа Загорелова, он быстро пошел туда. Все его грустно-сердитое лицо, с сетью морщин на висках, как бы оживилось. Ветер шумел между холмами, и флюгер беспорядочно кружился и взвизгивал, напоминая крики птицы. Загорелов остался один у ворот усадьбы. Через ограду сада он видел, как Суркова, блестя заплаканными глазами и вместе с тем вся лукаво покачиваясь, пела навстречу Перевертьеву:

— Ты целый день меня пытаешь…

Перевертьев подошел к ней, поцеловал ее руку и сказал, переделывая стих Лермонтова:

— Люблю я женщину, но странною любовью. Ее не победит рассудок мой! — Он вдруг рассмеялся и добавил: — А все-таки в тот вечер, когда я хотел стрелять себе в висок, ради вас, я предварительно высыпал из зарядов весь порох!

Ветер рванул над ними, засвистев над вершинами взбаламученного сада, точно устремляясь в набег.

— Вы этому верите? — прозвучало сквозь этот свист.

— Нет, нет и нет!

— Клянусь бородою женщины!

— Ты целый день меня пытаешь! — донеслось до слуха Загорелова.

Обе фигуры исчезли в сумраке, точно радушно принятые ночью в ее неведомые недра. Звуки их речи утонули в гуле деревьев. Загорелов стоял и думал:

«Теперь они меня не увидят; нужно взять топор и лопату и идти туда».

Он шевельнулся, в последний раз соображая, где и что нужно взять, и как все это унести незаметно. Он быстро и проворно, точно боясь, что его покинет решительность, двинулся к темным стенам сарая, где он мог достать все, что ему требовалось. Скоро он проник туда, в этот сарай, нырнув в его тьму как в яму. Через минуту он снова выглянул оттуда, беспокойно окидывая взором весь двор усадьбы, держа под мышкой лопату и сжимая в руке топор. Убедившись, что на дворе ему не угрожает никакой опасности, он снова вынырнул из сарая, как из ямы, устремляясь в дальнейший путь, старательно скрываясь за стенами строений.

Приблизившись к теплице, он передохнул, снова набираясь решительности и мужества. Он сознавал, что все, что он сделал до сих пор, было лишь пустяками, и самая главная работа оставалась еще вся впереди. Весь выдвинувшись к двери, он снова хотел было послушать, что-то делает там тот, но это намерение испугало и взволновало Загорелова, наполнив его жгучим беспокойством, точно весь ужас для него заключался вот именно в поведении того. У Загорелова были основания подозревать нечто, что повергало его в отчаяние.

С минуту он простоял так перед теплицей, снова запутавшись в колебаниях, с лопатой под мышками и топором в руке, потерянно оглядываясь вокруг. И тут ему показалось внезапно, что дверь теплицы тихонько скрипнула, — точно и тот, скрывающийся там, возымел желание послушать и поглядеть, что-то делает и как-то ведет себя здесь он, Загорелов. Видимо, и тому было тоже крайне необходимо знать, как-то теперь поживает хваленая Загореловская решительность. По крайней мере так объяснил себе этот внезапный скрип двери сам Загорелов, ясно почувствовав в то же время, что если тот увидит эти его колебания, — он пропал. Загорелов поспешно нырнул за куст, чтобы не быть обличенным тем.

«Видел он меня или не видел?» — думал он, не спуская с этой двери глаз.

Однако, полотно двери неподвижно чернело между косяков, чуть полуоткрывшись и образовав этим щель, достаточную лишь для того, чтоб выпустить мышь. И напряженный слух Загорелова не улавливал за этой дверью ни единого звука. В теплице точно все умерло. Только вокруг уныло шумел лес, словно в овраг сбегала со всех сторон бурлившая вода. По небу шли тучи. Их точно вела куда-то сознательная сила. Загорелов все стоял и слушал с замиранием сердца поглядывая на дверь. Он даже начинал уставать от напряжения. Но, наконец, эта дверь резко хлопнула, будто кто рванул ее к себе сердито.

«Ничего не услышал и сердится», — подумал Загорелов.

Он внезапно обрадовался, соображая, что если тот не видел его колебаний значит, еще не все потеряно для него. Несколько мгновений он все-таки переждал, собираясь с силами, в последний раз давая себе отсрочку.