Александр Федоров - Королева

При нём мы безотчётно становились как-то серьёзнее, если не глубже. А между тем тут были люди, видавшие виды; аристократические бродяги и тёмные авантюристы, которые тысячами бросаются в тропические колонии с жадной страстью наживы и приключений, не останавливаясь перед преступлениями, за которые на родине их гибкая шея попала бы под гильотину.

Вероятно, этот старик, одетый в великолепные индийские ткани, был знатен и богат, как никто из его спутников. Правда, он не выказывал ничем своего превосходства, наоборот, был чрезвычайно сдержан и прост, хотя в его отношении ко всём не было того, что в обиходе называется любезностью.

Помимо этого старика внимание пассажиров останавливалось на одной паре: американец с дамой. Он был уже немолодой человек с бритым грубоватым и сильным лицом, с преждевременно поседевшими волосами и двумя резкими морщинами, которые расходились от носа вверх по упрямому, невысокому лбу, точно две острых стрелы.

Но интерес возбуждал не столько он, сколько его спутница: жена, любовница… да, скорее любовница, если не новобрачная, так как страсть, которой были охвачены они оба, говорила о первой пламенной заре счастья.

Она была так молода, что казалась бы ребёнком, если бы не её красота, в которой чувствовалась гармоническая завершённость драгоценного цветка, распускающегося в сто лет раз. Эта красота была не только в её лице, глазах, улыбке, но и во всей её фигуре, такой лёгкой и нежной, что она, кажется, как цветок, должна была держаться корнями там, где стояла, чтобы её не унёс ветер. Все, что она делала, шло к ней, как пламя идёт к свече, или звук к натянутой струне. Этот счастливец, обладавший ею, должен был быть мучеником, обречённым в конце концов на нестерпимый ужас. Одна мысль, что такого сокровища можно лишиться, способна была кого угодно на его месте свести с ума. Верно, он был достоин её красоты своей гордостью или силой своего духа, иначе надо быть глупцом, чтобы соединить с ней свою судьбу.

Однако, пока что, он, очевидно, был победителем и держал себя так уверенно и ясно с ней, что им нельзя было не любоваться, и оттого совершенно немыслимо было завидовать ему.

Одна только эта пара обращала на старика-индуса так же мало внимания, как и на всех других. А он? Он, минуя всех нас, часто обращал свои взгляды на них, и загадочная тоска светилась тогда в его глазах, где потонуло, верно, немало разбитых кораблей его сердца, надежд и мечтаний, которыми живёт одиночество, пока не придёт к великой мудрости, для которой всё конечное мгновенно и лживо, как те облака, что на закате окружают горизонт неописуемым хороводом.

Касаясь прозрачно-зелёных вод своими дымными плащами, эти облака, подобно апокалиптическим образам, движутся в небе, пьяные от золотисто-багрового вина заката; сами багровые, оранжевые, жёлтые, розовые и лиловые… всех красок, огней и тонов, от слияния которых можно охмелеть самому. Какой-то безумный художник сотворил их и, меняя каждый миг очертания, буйно и почти грозно кладёт на них изменчивые краски с своей пылающей палитры. Не обращая ни на кого внимания, прижимаясь друг к другу, они следили за этими безумными изменениями облаков, как будто это фантастичное зрелище предназначалось специально для забавы их двоих. Так же смотрели они и на звёзды, которые качались над ними подобно разноцветным брачным лампадам, и на волны, баюкавшие корабль, эту зыбкую и послушную колыбель их единственного счастья.

На пароходе, чтобы скрасить однообразие пути, предпринимались всевозможные развлечения, игры, даже целые концерты. Их всё это мало интересовало. Всю музыку мира они носили теперь в своих сердцах, и только одна стихия могла соперничать с голосами, певшими в них.

Среди всевозможных экзотических грузов, от аромата которых пароход казался цветущим плавучим островом, — был стеклянный ящик с змеями; их везли для британского музея.

Живые змеи всевозможных пород, чьё царство на Цейлоне. Страшные кобры, разновидностей которых так много там; их укус смертелен и быстр, как жало молнии, когда оно попадает прямо в сердце.

Среди этих змей особенно выделялась одна пара: змея синяя, как бирюза, и змея красная, как коралл.

Эти две змеи были помещены особо, так как требовали исключительного ухода и внимания. Две живых гибких смерти, столь поразительных по своей окраске. Две маленьких змейки, более коварных, чем даже измена, и более ядовитых, чем предательство.

Эти две змейки чаще всего лежали свернувшись за стеклом и напоминали одна коралловое, другая — бирюзовое ожерелья.