Алексей Тихонов - Девичье поле

— Нисколько. Я не спала.

— Я сейчас кончу. Ну прощай. Покойной ночи.

— Покойной ночи, Лина.

Наташа гасит лампу и на минуту прячется с головой под одеяло, чтобы согреться. Потом, опять высунув голову, смотрит на большой светлый параллелограмм, отброшенный лунным светом от окна на пол перед самой кроватью. Наташе не хочется встать и закрыть портьеру и она думает: «Буду спать так. Так это хорошо, так красиво — фантастическое освещение». Она на минуту закрывает глаза и опять открывает их. Слегка щурится. «И вдруг, как лунатик, пойду бродить по дому?» Она опять открывает глаза шире и опять смотрит на свою комнату. Замечает другую полоску света: из комнаты Лины чрез маленькую щель в дверь легла эта полоска на комод и красноватой ленточкой прорезала голубоватое лунное освещение.

«Ну, судьба посылает мне ещё эффектный световой контраст», — думает Наташа и начинает соображать, какими красками передать его завтра на полотне. Старается запомнить. Потом смотрит на окно и думает: «А вот чтобы запечатлелось и то освещение, надо ведь сейчас пойти посмотреть… Да, конечно, надо сейчас же видеть! Луна как раз теперь должна так хорошо освещать фасад… А вдруг завтра луны не будет, вдруг будет облачно?» Наташа, как испуганная, приподнимается на кровати… и почти громко произносит: «Ни за что! Сейчас же пойти посмотреть!»

— Лина, ты не спишь? — зовёт она через дверь.

— Нет, а что?

— Ты не раздета?

— Нет.

— Поди ко мне на минутку.

Лина идёт из своей комнаты через маленький коридор к дверям Наташи и входит к ней.

— Что с тобой, Ната? Нездоровится? — говорит она, подходя к кровати.

— Нет, нет, Лина. Я очинь здорова, — дурашливым тоном отвечает Наташа и, ласкаясь, жмёт руку сестры. — Слушай, Лина, я хочу сейчас пойти в сад, к горе.

— Ты с ума сошла!

— Нет, правда, Лина. Мне это очинь нужно. Только вот что: это никого не смутит там, наших?

— Нет… Да что ты?.. Я не знаю, может быть, мама ещё не спит. А, может быть, и спит.

— Лина, голубушка, мне нужно посмотреть лунный эффект, я завтра хочу набросать этюд.

Причина показалась Лине достаточно серьёзной, и она только сказала:

— Ты простудишься, Ната.

— А, вздор какой! Оденусь и пойду.

— Ну так и я пойду с тобой, — сказала Лина.

— Нет, нет, Лина, ради Бога, не надо. Ты только выпусти меня через парадную и не запирай дверей, пока я не приду.

— Хорошо.

Наташа быстро-быстро оделась, и они тихонько спустились на цыпочках с лестницы. Лина со свечой в руках. Внизу все спали. Выпустив Наташу, Лина поставила свечу в передней, а сама ушла в гостиную и села на диван. Сидела и смотрела на этот раздражающий блеск лунного света, превративший гостиную в мечту, смотрела через полузамёрзшие окна в полусумрак морозного неба, и в душе ширилось, разливалось томительное чувство. Что — неясно. Но как-то перемешалось все: и Ната, которая побежала «смотреть луну», и красота картины, которую должна вот теперь видеть там на дворе сестра, и красота той взбалмошности, с какой Ната вскочила с постели, чтобы схватить вот сейчас, сию минуту, то, что ей нужно для её творчества; и тут же, среди этих трепетных и нежных, как лунный свет, мыслей, заболтались к чему-то лоскутки бумажек с записями количества проданного картофеля, моркови, купленные воза сена, дрова, промелькнули графы цифр… потом Николай Николаевич… и свои неясные думы о своём счастье.

А Наташа, там, уже бегом сбежала по тропинке, возле горы, до самого того места на льду озера, где давеча въехала в сугроб. И оттуда взглянула кверху. Горка невысокая. Но больше чем когда-либо пленил теперь Наташу этот дом на возвышении.

«Надо взять целиком отсюда, — решает она. — Без ледяной горы, конечно. Дать вот эту тёмную полоску тальника по берегу озера, над ним снежные сугробы да кусты сирени, а наверху, на горе, эти огромные голые ветви стариков — вяза и липы, и за ними сосны. Влево — весь фасад дома, с его колоннами, снег на перилах террасы, лунный свет в стёклах окон. Потом опять сосны и сбегающий от них под горку молодняк… все эти сосенки и ёлочки… Боже, как это красиво во всей своей простоте!» — восклицает Наташа.

Она долго стояла, всматриваясь в снег, где брильянты-снежинки то искрились, то погасали и загорались снова и горели, переливались и опять гасли, исчезали в одном месте и появлялись в другом, точно плясали какой-то плавный танец фей, по мере того, как луна тихо-тихо, незаметно совершала своё склонение к горизонту и к западу.