Алексей Тихонов: Девичье поле

— Н-но?.. Натка, ты влёс? — отозвалась бабушка!

— Нет, бабушка. Мне рассказывали.

Александра Петровна с улыбкой, но ворчливо заметила:

— Охота такой вздор повторять.

Наташа возразила:

— Мама, на свете все бывает. А в особенности в наше время.

— В наше время девушки таких анекдотов не рассказывали.

— Да что же тут, такого, мама? Это рассказывал у нас в классе один из учеников, у него у самого имение рядом с тем помещиком. Он уверял, что это истинная правда и что помещик находил, что так куры больше яиц нести будут.

— Какой вздор! — возмутилась Анна Петровна.

— Тётя, я ничего в сельскохозяйственных рецептах не понимаю! — иронизировала Наташа. — А мы только все немало смеялись, что помещиковы дочки будто бы рассказывали, что половина кур подохли. Вероятно, куры способны только нести яйца, а не способны к семейной жизни.

Улыбнулась бабушка, улыбнулась Лина, улыбнулась и Анна Петровна и, обгладывая куриную ножку, сказала пресерьезным тоном:

— Очень вероятно.

С минуту, занятые едой, все помолчали. Потом Александра Петровна сказала:

— Хорошими рассказами вы там занимаетесь в вашей школе.

— И такими ли! — звонко рассмеялась Наташа. С лукавой улыбкой посмотрев на мать, она добавила: — Я думаю, мамочка, и вы в институте были не без греха.

— Так ведь мы были одни барышни, а вы там вместе с учениками.

— Так что же, мамочка. Мы привыкли в одном классе рисовать голых натурщиков и голых натурщиц. Мы не видим в этом ничего дурного, и, если мы в разговорах называем иногда вещи своими именами, так, право же, мама, все это очень-очень прилично, и как бы тебе это сказать… это и чисто, и чистоплотно.

Она стала вдруг серьёзна и углубилась на минуту в еду. И сейчас же, так же серьёзно и очень выразительно, как бы отвечая на какую-то свою мысль, сказала:

— У нас нет фарисейства. Мы открыто называем предрассудки предрассудками, и не делаем ничего тайного, чего не посмели бы сделать явно.

На минуту опять общее молчание.

Заговорила бабушка:

— Да ты зацем опять была в сколе-то, Натка? Ведь ты усь коньциля.

— Я же писала вам из Петербурга, что приехала сдать отчёт о своей заграничной поездке за первый год. Теперь опять получила деньги и еду на второй.

— Да, да, я и забыла. «Девичья» память-то, — пошутила бабушка. Помолчав, спросила: — Ты сто зе, опять в Палис?

— В Париж, бабушка.

— И надольго?

— Навсегда, бабушка.

— Н-но! Ну, усь и навсегда. Плиедесь когда-нибудь к нам-то.

— Ещё бы, бабушка, летом же приеду.

— Ну, то-то! Эх, кабы у меня ноги не болели, и я бы с тобой в Палис поехаля.

— Поедемте.

Бабушка сокрушённо качнула головой:

— Нет усь, куда усь! Цево тут людям месять зить. Умилять сколя надо. Вот ты там будесь в Пализе-то, мне и писи. А я буду думать, как будто это я сама там. Ты мне все писи.

— Что же ты теперь будешь делать в Париже? — спросила Александра Петровна.

— Ещё хорошенько не знаю, — ответила Наташа. — Думаю начать писать какую-нибудь картину.

— А твои офорты, гравюры?

— Да, конечно и это. Но это я теперь делаю только для школы.

— А ты мне ещё писала с таким увлечением о твоих офортах, — сказала Лина. — И правда, те рисунки, которые ты мне прислала, они были прелестны. Ты говорила, что у тебя там есть какая-то своя печатная машина?

— О, да, да, — с какой-то наивной небрежностью и точно торопясь, ответила Наташа, — но теперь меня уже влечёт другое. Я почувствовала в себе силы. Настоящее искусство — только в красках. У Штиглица я занималась живописью как бы мимоходом. У нас ведь там все больше к прикладному искусству тяготеют. Ну и у меня не было веры в себя. Теперь пробудилась. В Париже я познакомилась с одним художником. Он тоже офортист и чудный преподаватель по офорту, но пишет и масляными красками. Как офортист, он — профессор; как живописец — он ещё только «ищет себя». Меня так увлекли его искания, что я сама попробовала писать тоже. И он одобрил.

— Что же ты пишешь: пейзажи или жанр?

— Пока только пейзажи, но пробовала писать и лица.

— И что же, удачно?

— Да. Улавливаю сходство.

— Натка, ты написи с меня польтлет, — сказала бабушка шутливо, но так, что в её тоне послышался страстный каприз старого ребёнка.

— Непременно, бабушка! Я сама об этом думала, когда ехала сюда. Ведь я с собой взяла все: и кисти, и краски, и полотна. А мольберт мы тут как-нибудь соорудим.

— Да твой старый цел, — сказала Лина.

— Да, я и забыла.

— Вот холёсё-то, — обрадовалась бабушка.