Алексей Тихонов - Девичье поле

— Не знаю, я здесь не бывал, но Фадеев говорил, что мы через неё выйдем на поля, а через поля в деревню. Вон вдали виднеется как будто конец леса — просвет. И Фадеев с Полиной Викторовной куда-то уже исчезли. Должно быть за просекой свернули в сторону.

Но когда Наташа с Соковниным приблизились к тому месту, которое им показалось границей лесной просеки, они увидали, что это только склон под гору. Здесь действительно была поляна от какой-то случайной вырубки; но вниз, под гору, открывалось ещё целое море лесов, темно-зеленое море, точно все взволнованное мелкой зыбью и кое-где покрытое хлопьями снега, как клочками мелкой белой пены. Пересекавшая его просека упиралась — точно в какой-то белый остров среди этого темно-зеленого моря — в огромное пространство покрытых снегом полей. А на этом белом острове, в середине его, чернели тёмные хаты — деревня.

Соковнин остановился и сказал:

— Ну вот там должно быть и будет предел нашей прогулки.

Наташа сказала:

— Как красиво здесь!.. А смотрите-ка, Лина с Фадеевым уже под горой сидят.

Соковнин добавил:

— И нас поджидают.

— Ну пусть немножко подождут. Знаете, вот два пенька, сядемте, посидим.

— Сядемте, — согласился Соковнин.

Снизу Лина и Фадеев заметили их, и Фадеев махнул им приветственно шапкой. Соковнин ответил тем же.

— Ну, давайте помолчим, — с улыбкой посмотрев Соковнину в глаза, сказала Наташа. — Не мешайте мне думать, дайте мне сосредоточиться на своих мыслях, сосредоточьтесь на ваших. Мне хочется посмотреть на лес.

— Слушаюсь, — сказал, подчёркивая своё огорчение, Соковнин. — Вы позволите мне закурить?

— Пожалуйста.

Соковнин достал портсигар, закурил папиросу и, опустив голову, смотрел себе под ноги и думал. Наташа окидывала взглядом всю открывавшуюся перед ней панораму. Ей вспоминались все когда-то виденные ею картины на выставках, все эти «лесные дали» Шишкина, Аполлинария Васнецова и других. Она чувствовала, как в душе её тоже точно что-то разрешалось вширь и вдаль. Этот родной пейзаж казался дорогим и близким более, чем всякий другой, будь он во сто крат красивее. Вот, там, эта убогая деревушка, на этом снежном острове, эти чёрные хатки, занесённые снегом, точно какие-нибудь белоголовые грибы-поганки, — они были ей дороги и милы, как символ той убогой Руси, которую все, кто её любит, чувствуют такой великой. В душе Наташи было тоскливое и в то же время сладкое чувство. Сердце сжималось от бессознательного сочетания радости и печали, бессознательного и беспричинного для этой минуты. Атавизм, что ли, это вызывал такое настроение? Тут — как будто заново перечувствовалось в бесформенных ощущениях все пережитое предками, светлое и тёмное, великое и унизительное. Не их ли горькие преодолённые страдания создавали радостную мечту возможности осуществления всех великих надежд потомками? Не их ли тени, могучие и скорбные, витают над нами: в час уныния призывая к бодрости, в минуты торжества напоминая горечь выстраданного?.. Непочатые силы этих лесов и полей — непочатый источник любви-жалости!..

Наташа оглянулась ближе вокруг себя, — стала вглядываться в окружавший её лес. Здесь, около полянки, все деревья, опушённые снегом, заиндевевшие, казались точно сделанными из серебра, оттенённого чернядью. Тончайшая ювелирная работа! И в то же время — весь этот лес представлялся как будто соединением живых существ.

Да, это люди.

Это жизнь.

С густой шапкой курчавых волос стоят сосны. Их много, они почти одни заполняют всю площадь. Назовите их, как хотите: войско, воины, дружина, пахари, рабочий народ, они — представители физической силы, они — масса.

А вот среди них вкраплены одинокие тёмные ели с развесистыми тёмными ветвями, прямыми, никнущими к земле, точно пряди волос, небрежно причёсанной или взъерошенной головы. У них интеллигентный вид, — художника, профессора, учителя, журналиста — разве не отличите вы в толпе?

А вот ещё какие-то деревья? Без листьев теперь не узнаешь, ольха ли, вяз ли? Может быть и осина? На их ветвях крупными хлопьями лежит снег. Наташе почему-то приходит в голову сравнение их с поседевшими и облысевшими на службе чиновниками. Их тут немного, но они как-то все выпятились вперёд, заслонили даже собой самые стволы и сосен, и елей.

А вот кучками стоят берёзы, ещё совсем молодые, богатые мелкими ветвями, мелкими, тоненькими прутиками. Они все заиндевели сверху донизу, они все кружевные, почти прозрачные, все такие нежные, точно кисейные барышни на балу. Какие они все хорошенькие!