Алексей Тихонов - Девичье поле

— Ну тебе луцьсе знать. А только всё-таки, Натка, ты не оцень довеляйся флянцузам-то.

— Бабушка, я доверяюсь не французу, я доверяюсь таланту. Талант не обманет.

— Мозет быть, мозет быть. Дай Бог тебе всего холёсего, Натка. Не нам тебя судить. Деляй, как знаесь.

— Только вы теперь пока никому не говорите, бабушка. Я ведь ещё и не знаю, что из всего этого выйдет.

— Холёсё, холёсё. Мольцю.

В тот день, как было условлено, Соковнин и Фадеев приехали в Девичье поле. Приехали на соковнинской прекрасной тройке одномастных бурых. Четырехместные сани с широким задком, лёгкие, простые, некрашеные, были покрыты бухарским ковром. Две пары лыж, связанные ремнями, торчали из передка рядом с кучером. Лина и Наташа встретили гостей с восторженными лицами. Сегодня и Лина была какая-то особенная, — точно настроение Наташи подняло и в ней скрытую энергию и теплоту. Рядом с сестрой, Лина была её сестрой, и — это чувствовалось — сестрой старшей. Более крупная, чем Наташа, и тем, казалось, более устойчивая; с более светлыми волосами, менее нервная, она теперь, немного развернувшись из своей замкнутости, годилась бы в натурщицы для той светлой аллегорической фигуры, какой изображают Россию в древнерусском наряде, с щитом и мечом, в спокойно-выжидательной позе.

Наскоро позавтракали и велели подавать лошадей к крыльцу.

Все уселись по своим местам, и горячая тройка, уже успевшая выбить копытами в снегу у крыльца ямки, рванулась и понеслась.

Через полчаса они остановились у поворота с большой дороги на просёлочную. Кучер слез; вылез и Соковнин и помог кучеру перепрячь тройку гусем.

— Вот отсюда, — сказал Фадеев барышням, — мы через пять минут будем у лесника в глухом лесу.

Но дорога оказалась узка для троечных саней, отводы задевали за сугробы, тройка, мало привычная к гусевой гоньбе, частенько заминалась, — и, вместо пяти минут, проехали десять.

С первыми шагами было немало хлопот. Ни Наташа, ни Лина не бегали на лыжах с детства, и им сначала было трудно сохранить устойчивое равновесие. Соковнин и Фадеев взяли себе простые лыжи лесников, а барышням — привезённые с собой хорошие лыжи с тюленьей подшивкой.

— Это для чего мех? — спросила Наташа.

— А это, чтобы лыжи не катились назад при подъёме в гору, чтобы они вообще скользили правильно, только в одну сторону. Посмотрите, как на них легко идти.

— Ну, совсем не легко! — сказала Наташа, пробуя сделать первые шаги.

И она смеялась над своей неуклюжестью, упиралась палками в снег, чтобы не свалиться, а ноги не слушались, концы лыж наезжали друг на друга, скрещивались, и тогда оказывалось, что подшивка только ещё мешала скорее сдать их назад. Соковнин руками поддерживал концы лыж, стараясь придать им параллельное направление.

— Господи, как я неуклюжа! — капризно восклицала Наташа.

— Ничего, выучитесь, — убеждал Соковнин и, подав ей руку, поддерживая её, повёл её по гладкому снегу вперёд.

Мало-помалу Наташа освоилась, лыжи перестали у неё разбегаться, а через несколько минут она шла уже ровным шагом.

— Ну вот, видите, как хорошо! — поощрял её Соковнин. — Видите! Ну вот! Хорошо! А вон Полина Викторовна, смотрите-ка, как молодцевато идёт.

Лине лыжный бег давался легче, и они с Фадеевым уже опережали замешкавшуюся Наташу.

Лина, может быть, освоилась бы с лыжами и ещё скорее и лучше, да ей немножко мешало её настроение. Радостная вышла она на крыльцо, но уже во время самой поездки в санях, становилась все грустнее и грустнее: точно предоставив её одному Фадееву, Соковнин все своё внимание сосредоточил на Наташе. «Это даже нескромно… нетактично… неделикатно», — все время думала Лина. Ей было больно чувствовать, что человек, который казался ей душевно таким дорогим, как бы не замечал её присутствия. Ради Наташи он, казалось, забывал все окружающее, хотя их разговор был и теперь ничем иным, как упрямым спором. Казалось, не было причины для ревности. А всё-таки… Да и разве недостаточно горько сознание собственной незначительности в глазах человека, для которого хотелось бы быть значительной, дорогой…

Сейчас же недалеко за домиком лесника, пересекая просёлочную дорогу, шла просека. Она уходила далеко-глубоко в глухой, громадный лес.

— Вот девственный путь, по которому ещё никто не прошёл, — сказал Фадеев, указывая на широкую полосу белого снега по просеке. — Тут можно лететь с быстротой курьерского поезда.

— Только не нам, — смеясь, сказала Наташа. — Мы — черепашки.