Николай Лейкин - Воскресные охотники. Юмористические рассказы о похождениях столичных подгородных охотников

– Ты мне все-таки скажи, – говорит мужик егерю, – поедет он сегодня обратно на железную дорогу или не поедет. Я к тому спрашиваю, что у меня лошадь на лугу и, ежели поедет, то я должен ее ловить.

– Где же ехать, коли еще и не охотился! Зачем же тогда было приезжать к нам? – отвечал егерь. – Вот велел разбудить себя утречком, чтобы идти со мной на охоту, – третий раз его бужу, не встает и даже дерется. – Тс… И вчера, стало быть, не ходил?..

– Где ходить, коли без задних ног… Тут такое пиршество было, что упаси бог. Пришли семинаристы с погоста, пели кантаты, ну, и утрамбовался. Раков варили, грибы жарили, уха была. Мальчишка из кабака уж таскал, таскал пиво, да и устал таскать.

– Поповских детей поил?

– И поповских, и дьяконских, и дьячковских. Всех поил. Соседские мужики приходили, бабы – и им подносил.

Мужик с сожалением прищелкнул языком и сказал:

– Скажи на милость, а я и не знал. Вот незадача-то! Пришел бы я, так, пожалуй, и мне поднес бы…

– В лучшем виде поднес бы. Тут он чухонца поймал, который раков вез, купил у него раков и его напоил. Ребятишки, что грибы принесли, и те были пьяны.

– Оплошал я, оплошал. И который раз так. Я жерди лавочнику возил. И дернула меня нелегкая жерди возить! Ах ты, пропади он совсем! Да ведь кто ж его знал, что он загуляет! Я думал, что он на охоте, по лесу бродит.

– Ведь уж всегда он так.

– Да ведь два дня. Я думал, что он день отгулял да и на охоту.

– Осенью раз на порошу по зайцам приехал, так четыре дня гулял и все не мог остановиться. Так из избы и не выходил. Напьется – спать, проснется – опять пить. Баню тогда даже для него топили, чтоб хмель выпарить и с чистым сердцем за зайцами идти, а он в бане выпарился – пунш после бани стал пить, да так с чем приехал, с тем и уехал.

– Тс… То есть веришь, кляну себя, что я не знал, что он гуляет. А все жена. Поезжай, говорит, за жердями, лавочник жерди возит к себе на двор. И ты, Амфилотей Иринеич, с ним пил?

– Малость выпил, а так, чтобы настоящим манером – не удалось. Где же мне! Я с немцем-аптекарем в лес ходил, выводков ему указывал. Немец уж дорвался до охоты, так часов семь по лесу бродил, а когда мы вернулись в избу – все уже выпито было и Петр Михайлыч сидел и клевал носом. Совсем готов. «Разбуди, – говорит, – меня в пять часов, чтобы на охоту идти» – и свалился на лавку. Постель мы ему постлали, перетащили его – и вот спит до сих пор, – рассказывал егерь.

– И так-таки никаких остатков после него не осталось? – допытывался мужик.

– Полторы бутылки пива осталось – я выпил. Коньяку на донышке с полрюмки было – тоже выпил, а больше ничего.

– Так вечером, стало быть, он сегодня на железную дорогу поедет, к вечернему поезду, что ли?

– Да почем же мне-то знать! Ты знаешь его характер! Характер нравный. Купец богатый, загульный, так что ему! Вот пойти опять побудить его.

Егерь выбил из трубки золу, спрятал трубку в карман и поднялся со ступенек. На крыльцо вышла баба с ведром грязной воды и, услыша слова егеря, заговорила:

– Проснулся уж, ругается за стеной и самовар требует.

– Проснулся? Ну, вот и отлично.

Мужик двинулся на крыльцо.

– Куда ж ты лезешь! – остановил его егерь. – Надо ему еще умыться подать. Дожидайся своего термину. Умоется, за чай сядет – вот и позовем тебя.

– Понимаешь ты, у меня лошадь в ночном, и должен же…

– Ну и пусть будет в ночном.

– Амфилотей! – послышался из избы хриплый голос.

– Иду, иду, ваша милость, – откликнулся егерь и направился в избу.

Баба, выплеснув ведро грязной воды, стояла еще на крыльце.

– Второй день чертит и все еще не может отправиться на охоту, – рассказывала она, подмигнув мужику. – Вчера шесть гривен мне дал, дай бог ему здоровья.

– За что?

– А утенка у меня на огороде подстрелил. И утенок-то ледащий. Аграфена с красной смородиной пришла – ей тридцать копеек, а и смородины-то на гривенник.

Мужик слушал и с досады даже бросил шапку на землю, сняв ее с головы.

– И черт меня дернул с этими жердями возиться! Ведь и мне бы что-нибудь перепало. Он меня любит. Всегда Стакан да Стакан, так Стаканом и называет. И имени мне христианского нет, чтобы Степаном меня назвать.

– Дьяконскому сыну, пропойному-то, Антошке-то, за представление и песни жилетку свою подарил. Очень уж он его распотешил, – продолжала баба.

– Фу ты, пропасть! – махнул рукой мужик и с досады даже плюнул. – Ведь и мне перепало бы от него что-нибудь.

– В лучшем виде перепало бы. Ашотке двугривенный… «Глаза, – говорит, – у тебя шустрые, вот тебе двугривенный»… Ущипнул за щеку и дал. Ваське за грибы…