Георгий Жженов: От 'Глухаря' до 'Жар-птицы'

А теперь обратимся к самому первому протоколу допроса, от 7 июля 1938 года, который следует за ордером на арест и как бы сразу оправдывает решение об аресте Георгия Степановича.

Из учиненных в протоколе допроса записей следует, что Жженов дал согласие Файвонмилю стать агентом американской разведки, получил задание собирать сведения о воинских частях Красной Армии, об их расположении в Ленинградском военном округе и вооружении; установить место нахождения в Ленинграде военных заводов и сообщать о количестве вырабатываемой ими продукции.

"Сочинителей" этих показаний нисколько не смущало, насколько нереальны подобные задания для человека, чья профессия - киноактер.

Что же "передал" Жженов американской разведке?

Он "сообщил" о перспективах развития Комсомольска-на-Амуре, о его промышленном и военном значении (ведь артист Жженов только что возвратился из Комсомольска-на-Амуре, где участвовал в съемках кинокартины).

"Сообщил" американской разведке он и о "политических настроениях киноработников "Лен-фильма", где трудился с 1932 года (оказывается, в этом американская разведка остро нуждалась!).

На последующих допросах Жженов требовал от следователей записать, что показания первого допроса являются вымышленными. Он подтвердил лишь факт случайного знакомства с Файвон-милем и последующих встреч с ним, подчеркивая, что они всегда происходили в присутствии других лиц и были вполне невинными. Подобный поворот событий не устраивал следователей, но Георгий Степанович был тверд, непоколебим. Он вступил в открытую борьбу с фальсификатора-ми, заранее предвидя, что его ожидает...

С этого времени Жженов пишет одну за другой жалобы, пишет всем, как он выражается, от кого может зависеть вмешательство в объективное решение его судьбы.

Но все его письма "канут в Лету". Многие из них вообще не выходили за пределы тюремных стен или лагерей. Действовала жесткая цензура, тем более в отношении письменных заявлений, где сообщалось о пытках и избиениях.

А те жалобы, которые все же прорывались через запретные ограничения и кордоны и поступали адресатам, как правило, надлежащим образом не рассматривались.

Так обстояло дело, к глубокому сожалению, и в аппарате Прокуратуры СССР, и в аппарате Главной военной прокуратуры, сотрудники которых обязаны были нести повышенную ответственность в надзоре за соблюдением законности в отношении лиц, находящихся под следствием или отбывающих наказания в местах лишения свободы.

Несколько жалоб Жженова все же дошли до Главной военной прокуратуры. Их разыскали в подвале-архивохранилище, где они пролежали почти 20 лет.

Стоит некоторые выдержки из них процитировать:

"Во имя каких "высших соображений" - известных только моим следователям,- спраши-вает Жженов,- и никому больше, нужно было посадить меня в тюрьму, оклеветать и сделать преступником?" Но ответа на свой вопрос Жженов так и не получил.

Просил он Верховного прокурора обратить внимание на следующее:

"В результате грубого, тенденциозного, антисоветского метода следствия, в результате ряда издевательств морального, психического и физического порядка я был вынужден поставить подпись под выдуманной, лживой, детективной историей". И вновь в ответ - молчание. Жженов даже с некоторой долею иронии рассуждает: "Меня обвиняют в шпионаже в войсках ЛВО и в оборонной промышленности Ленинграда. Чудовищно и смешно?! С таким успехом досужая фантазия моих следователей могла приписать мне поражение, понесенное англичанами от немцев при Ютландском бое, в империалистическую войну (забыв дату моего рождения) и т. д.".

Не сумел Жженов кого-либо убедить и своим проникновенным заявлением:

"Я много видел и перенес, несмотря ни на что был, есть и буду честным советским человеком".

Последние слова он написал крупными буквами, и все равно на них не обратили внимания.

Тринадцать месяцев, нарушая установленный законом обычный срок содержания под стражей подследственного, велось следствие по делу Жженова. Такое грубое нарушение закона не являлось каким-то редким явлением в тогдашней практике НКВД. Томительное, длительное содержание в тюремных условиях, в ожидании решения по делу, тоже входило в арсенал психического давления на арестованных, да в особенности на таких "строптивых", каким был Жженов.

Арестованные, находившиеся в полнейшей изоляции от внешнего мира, и не ведали, что в ноябре 1938 года произошли события, непосредственно касавшиеся их дальнейшей судьбы. Не знал о них, разумеется, и Георгий Степанович Жженов.