Юрий Буйда: Казанский вокзал

Пока Барби бегала за выпивкой, Синди рассказала о сегодняшнем клиенте: толстяк, пригласивший ее к себе домой, называл себя деятелем августовской революции. На баррикады у Белого дома он пришел со сломанной рукой в гипсе, на котором оставили автографы Ельцин, Руцкой, Хасбулатов и другие знаменитости. Клиент с гордостью показал этот гипс, хранившийся, как святыня, за стеклом в серванте.

- Заплатил? - деловито осведомилась Пицца.

- У меня не заплатишь. И бутерброд с сыром дал, гадюка.

Она презирала мужчин. Я люблю любовь, - говорила она, а они работы требуют.

Вернулась Барби с огромной полиэтиленовой сумкой, доверху набитой снедью и бутылками. Пицца и Синди принялись разбирать пакеты и кульки, а Барби нарезала ветчины для Мишутки. Мальчик глотал мясо не жуя: проголодался. А когда наконец насытился - сделал себе бутерброд потолще про запас и убрался за фанерную перегородку, где стоял топчан и жил смирный котенок.

- Следы-то у него вроде прошли, - озабоченно заметила Барби. Ты шейку ему мазал чем-нибудь?

- Само зажило, - ответил Овсенька.

Речь шла о мозоли на Мишуткиной шее, натертой ошейником, который мать надевала на него, когда перед уходом на работу сажала мальчика на цепь.

- Я б такую мамашу в дерьме утопила. - Синди хлопнула в ладоши, приглашая всех к столу: - Наливай, Евсень-Овсень!

Выпили за старика, за его родителей, и снова разговор вернулся к Мишутке и его жестокой матери. По такому случаю Барби поведала историю о святой материнской любви: во время Ленинградской блокады одна женщина, спасая дочь от голодной смерти, жарила на сальной свечке собственные пальцы, отрубая их по одному - на обед, на ужин...

- В прошлый раз она у тебя свои сиськи жарила, - ядовито заметила Синди. - Скоро до жопы дойдешь. Повело тебя...

Овсенька вспомнил свою военную службу в осажденном Ленинграде. Однажды при авиационном налете осколком бомбы ранило госпитальную лошадь, и люди, стоявшие в очереди за хлебной пайкой, набросились на несчастную животину и разорвали - живую - на кусочки...

А Барби действительно повело. Всякий раз, напиваясь, она начинала рассказывать о своем сыне: как ходила беременная по обувным магазинам, где часами наслаждалась запахом кожи; как одна добиралась до роддома, оставляя на асфальте влажные пятна: по пути отходили воды; как щекотно поначалу было кормить малыша грудью; как лечила мальчика от малокровия черной икрой, а он ту икру выплевывал ей в лицо; как ревела, когда он впервые выговорил мама... Все знали, что никакого ребенка у нее не было, но когда Барби, глотая слезы, повествовала о том, как сдавала ребенка в приют, женщины непременно плакали.

- Сидим это мы с ним в приютском садике, а он мне вдруг и говорит: мама, я понял: маленькие кошки - это кошки, а когда кошки вырастают, они становятся собаками...

- Эх, девки! - Овсенька шумно высморкался. - Вспомнишь, как жил, и что? Три разочка вкусно поел да разок сладко поспал - и все...

- Золотое у тебя, Овсенька, сердце, - сказала Барби, вытирая нос тряпочкой. - Давайте, девки, за Овсенькино сердце выпьем!

- Да нету у меня сердца, истерлось! - Старик подмигнул Барби. - Какая-то жила внутри дрожит, и все. Старики - народ бессердечный...

Ему вдруг захотелось чеснока. Сошел бы и лук, но ни чеснока, ни лука у Пиццы не оказалось.

- Щас! - Барби с трудом поднялась, упираясь обеими руками в стол. - Будет тебе чеснок, золотая рыбка... - Шагнула к выходу и, пошатнувшись, ударом ноги распахнула дверь. - Отцепись, плохая жисть, прицепись хорошая!

- Да стой ты, кобыла! - Синди вцепилась ей в юбку. - Мусора заметут!

- Эй! - крикнул из темноты Алеша Силис. - Дед у вас?

- Здесь я, Леша! - обрадованно закричал Овсенька. - Заходи, погрейся!

Помахивая рукой перед лицом (накурено было - топор вешай), Алеша поднялся в вагончик. Это был молодой свежий мужчина со скуластым розовым лицом, близко и глубоко посаженными глазами и всегда плотно сжатыми губами, над которыми темнела тоненькая полоска усов.

- День рожденья у деда, - сказала Пицца, наливая Алеше. - Сто лет в обед.

- А этот уже наобедался? - Сняв форменную фуражку, сержант брезгливо переступил через лежавшего на полу мужчину. - С такими вот и погоришь, Пицца. Что у него с башкой?

- Ударился. - Пицца вытащила из-под стола табуретку и придвинула к Алеше тарелку с холодным мясом.

- Мишутка где? - спросил Силис, чокаясь с Овсенькой. - Со здоровьицем!

- Тут он, живой-здоровый. - Старик с любовью смотрел на милиционера. - Хороший ты, Алеша, человек, правда!