Юрий Буйда - Кёнигсберг

- Что будем? - раздался скрипучий голосок ангела сверху.

- Четыре пивка - для рывка! - прогудел Конь. - Отвальная?

- Почти. - Я испытал огромное облегчение при виде этой слегка исхудалой человеческой лошади с набрякшими подглазьями. - Красный диплом?

Гена горделиво повел плечом:

- Кто бы сомневался! Один Артем Аршавирович Гатинян задал философский вопрос: зачем?

- А ты?

- А я говорю: чтоб. Понимаешь? Ну, ты понимаешь? Как насчет большого маршрута?

- Маршрут отменяется.

И я довольно откровенно поведал Коню историю последних месяцев, не умолчав даже о мыслишке-хвостишке сдать Веру гэбэшникам.

- Катя - на твоей, брат, совести, а вот насчет ребят из конторы не волнуйся: дураков там, прямо скажем, маловато, и я буду удивлен, если Вера с твоим Кавказом у них не под колпаком. Все равно возьмут. Ну а ты... Ты хоть видел плакат с твоей фотографией на весь первый корпус?

- Его разыскала милиция?

- Утвердили диплом в качестве диссертации, кандидат ты мой наук филолухических. Уипьем уодки, как говаривал Черчилль. - Он вынул из кармана пол-литра и налил в пивные кружки. - Ну-с!

Выпили. Заглотнули пивом.

Официантке, двинувшейся было к нам с решительными намерениями, Гена только вяло махнул. Буфетчица поймала ее за нарядный передник и что-то энергично объяснила.

- Объясняй дальше! - Конь закурил папиросу. - Тесть научил - а приятно бывает "беломорину" всадить под выпивку. Ну? Ты, главное, скажи: одна она дома или нет?

- Это не главное! - взвился я. - Главное через неделю начнется.

Гена встал.

- Такси! Лимонад! - Он схватил только что вошедшего мужика за тельняшку. - Для меня - сейчас - Каштановая Аллея - молнией!

Лимонад оттянул тельняшку на пузе и кисло кивнул.

- Она тебе рада будет, - сказал я, клацнув при этом зубами.

Милицейский патруль остановил нас на перекрестке.

Гена выскочил из машины к сержанту: "Жареха!" Объяснив, что малыш (то есть я) этот ее муж, мы подошли к подъезду, когда сверху кто-то крикнул:

- Четыре машины "скорой" - со свистом!

- Помнишь Верхнее озеро... с усиками...

Мы уверенно вошли в подъезд и поднялись на этаж.

- Я здесь живу, - сказал я усатому.

- Документы!

- Кто ж с документами на рынок ходит! - попер Гена.

- Пусти его, Рагоза. - В гостиной на полу сидел полковник Павленко. В углу, лицом к батарее отопления, двое скованных наручниками - лицами вниз. Третий повис в пробитой раме балкона. Из носа у него капала черная кровь. Угол балконного стекла вошел глубоко в живот. На лбу чернело пятно от выстрела в упор. - Дни считали, по часам мерили, а она им свой домашний телефон сообщила - и ваших нет! Вера там...

- Все! - Павленко встал, врач подставил плечо. - Думаешь, сам не дойду до машины?

- Плюсну соберем - ручаюсь, - сказал врач. - Но стреляли-то голубчики разрывными. Так что держите ногу на весу и не дай господь наступить на пятку...

- Гниль. - Павленко протянул руку. - На свадьбе вроде с тобой знакомились - второй раз не повредит. - Стиснул руку Гене. - А ты, боец, и нам бы пригодился. Захаровские и на суше в цене.

- Два сквозных в легкое, - вытянувшись, доложил Конь. - С тех пор арабского солнца терпеть не могу.

- Где Вера? - наконец спросил я.

Полковник взял у врача полотенце и принялся тщательно отирать лицо.

- Повторяю: в ванной.

Она лежала в ванной, полной крови.

- Нервы, - сказал тихо врач за моей спиной. - Какая красивая...

- У нее гравюра есть одна, - зачем-то сказал я, - девушка бросается вон из комнаты в темноту. К кому? К чему? Зачем? Однажды она сказала: женщины уходят навсегда - это только мужчины возвращаются. Меня рядом не было. Куколка...

Врач отвел глаза.

- Разрешите, у нас тут...

Конь толкнул меня к выходу:

- Катю перехватить! Ну!

23

Кто в юности не писал стихов? Я не писал. За меня все глупости Костян написал, мой двоюродный - почти родной - брат, полагавший, что годика через три он заткнет рты всем графоманам. И будет нелюбезен он народам!

- Борис! - Катя вытянула ножки на полке в купе. - Скажи честно, а ведь ты вообще первый раз в жизни поездом едешь?

- А на армейскую службу в Уссурийский край я бурлаком дошел? Вагоны были похуже, но не телячьи, с деревянными полками. Ну а в такой благодати, ваше превосходительство, впервой, ой впервой!

- Кибартай проехали. А какие стихи писал Костян?

- Плохие, разумеется!

- Это я давно поняла. Не Данте, если верить тебе. Он читал тебе их?

- Я всегда бывал первой жертвой его логорреи... Но я любил его, Катя. И до сих пор не понимаю, на каком я свете без Костяна.