Array Сборник - Вечное возвращение. Книга 2 - Рассказы

– Опять пьяницу привезли. Сердце – патологическое, как дважды два. А мне нужно нормальную анатомию изучать.

Староста торопился с выводами:

– Когда студентов нагайками разгонять, так это они умеют, а достать приличный труп – выше их административных способностей. Не можете достать, так сами ложитесь на стол… Я вас прошу, – брейте его наконец! – крикнул Зингенталь неожиданно на сторожа и ударил кулаком по цинковой настилке. – Тоже куафер!

Нетрезвый был труп – это верно: лицо синее, опухшее, вены – как корабельные канаты, и гримаса на черных губах. Удивленная гримаса. А чего же тут удивляться? Алкоголики так обычно в канавке и кончают…

Козлов делал заключительный номер: двумя пальцами он раскачивал ланцет у собственного носа. Раскачал, бросил. Ланцет завертелся в воздухе и упал плашмя.

– Бывает и на старуху проруха, – тотчас же утешился Вася. – Посмотри, староста по своей нелегальной специальности работает.

Зингенталь стоял на табуретке и старательно приклеивал к стене объявление. Оно гласило: «Коллеги, имейте совесть, кладите препараты на место. Я же за них отвечаю!»

Сторож добривал мертвеца. Рыжие слипшиеся космы оставались еще кой-где на затылке. Спереди все было чисто. Серого цвета кожа обтягивала бугристые шишки и кровоподтеки. Сторож торопился и водил бритвой без разбора.

– Захарыч! – крикнул Вася. – Побойся бога! Ведь от такого бритья и покойник взвоет.

– Ничего, он привыкши.

Я наконец воткнул ланцет в доску. Козлов поздравил меня, даже руку пожал. Но зато сам он застрял на последнем приеме. Раскачивал-раскачивал около носа, но ланцет все-таки упал на рукоятку.

– А, понимаю: у меня ведь насморк, – сказал он серьезно и полез за платком.

Зингенталь все любовался своим объявлением. Он подходил к нему с баночкой и наливал клей на уголки, чтобы прочнее держалось.

– Кстати, надо будет среди нашей публики распространить новый способ расклейки. – Козлов говорил это шопотом. – Зимой достаточно поплевать на листовку, чтобы она примерзла к стене. Очень удобно: руки свободны, и риску меньше. Это мне рассказала Вера Михайловна, когда мы у них были в последний раз.

Вера Михайловна приходилась родной сестрой нашему товарищу Абраменко. Бывалая женщина. Она успела отбыть срок административной ссылки где-то очень далеко, в верховьях Камы, и вернулась сюда совсем больной. Не знаю точно, сколько лет ей было тогда – сорок или вроде того. Для Абраменко – человека молодого и совершенно одинокого – Вера Михайловна была чем-то вроде второй матери, а наш кружок в глаза и за глаза называл ее своим шефом. В свободное время мы любили собираться у постели больной, устраивали консилиумы, тут же жарко спорили о ходе болезни, а отспорившись, садились за «подкидного дурака». Вера Михайловна безропотно позволяла выстукивать себя, но к нашим заключениям едва ли относилась серьезно. Тоном совершенно постороннего человека она мирила спорщиков: «Стоит ли волноваться, товарищи? Помру – вас не спрошу». Зингенталь – человек нетерпимый и мало тактичный – отвечал в таких случаях: «Речь вовсе не о вас, Вера Михайловна. Дело это принципиальное, академический спор. Понимаете?» Она не обижалась. «Тогда дайте закурить». Абраменко бледнел и волновался: «Вера, прошу тебя!..» Но она подмигивала брату и папироску все-таки брала. «Ведь всего третья сегодня». Вера Михайловна рассказывала о своей прошлой работе много и охотно. Васе особенно нравилось, что рассказы эти носили характер деловых сообщений. Расскажет о новом экономном способе варки гектографов, научит, как обновить исписанную восковку, и все – обстоятельно, с точными рецептами. Было чему поучиться. Когда Вася при мне поблагодарил Веру Михайловну, она усмехнулась криво, по-мужски: «А как же! Сдаю дела…»

Ланцет все переходил из рук в руки.

– Тебе не надоело? Бросим, – предложил Вася.

Бросим.

– Как по-твоему, есть надежда, встанет она?

Вася закинул здоровую ногу на культяпку. Он внимательно рассматривал свой одинокий башмак.

– Трудный вопрос… Ведь у нее каверны величиной с кулак.

– Ну, это ты хватил – с кулак! С кулачок трехлетнего ребенка, даже двухлетнего.

Вася сердится, считая, вероятно, меня тенденциозным придирой.

– Я вот смотрю – она хоть и в шутку, но часто говорит о смерти. Безнадежные туберкулезники, наоборот, о смерти и не помышляют.

Этот аргумент и мне показался убедительным. Я не стал спорить с Васей.

– Согласен? Правда? – продолжал он. – Ее только кормить теперь надо как следует – маслом, медом… Я вот собрал шесть с полтиной среди второкурсников, Зингенталь три рубля обещал… Зингенталь, вы деньги приготовили?