Евгений Замятин - Избранное [сборник]

Так, на высокой гражданственной и художественной ноте завершился очень плодотворный период творчества Замятина, хронологически ограниченный предреволюционными годами.

Появление первых произведений Замятина и прежде всего «Уездного» было воспринято как литературное событие.

Высоко ценил «Уездное» Горький. «Прочитай „Уездное“ Замятина, — писал он Е. П. Пешковой в июле 1917 года, — получишь удовольствие» [5] Архив Горького, т. IX, с. 201. . И через семь лет, оглядываясь на созданное Замятиным, Горький утверждал: «Он хочет писать как европеец, изящно, остро, со скептической усмешкой, но, пока, не написал ничего лучше „Уездного“, а этот „Городок Окуров“ — вещь, написанная по-русски, с тоскою, с криком, с подавляющим преобладанием содержания над формой» [6] Архив Горького, т. XII, с. 218. . Уподобляя замятинскую повесть собственному «Городку Окурову» (1909), одному из лучших произведений в русской литературе об уездном мещанстве, Горький тем самым и давал высокую оценку «Уездному», и намечал возможную перспективу живой развивающейся традиции.

Критика одобрительным, даже восторженным хором встретила восхождение новой звезды. Заголовки статей — «Грядущая сила», «Новый талант» — уже говорили сами за себя.

«Замятин волнует читателя, заражает искренностью своих чувств, правдивостью своих переживаний. В голосе молодого художника прежде всего и громче всего слышится боль за Россию , — отмечал Раф. Григорьев. — Это основной мотив его творчества и со всех страниц немногочисленных произведений Замятина ярко и выпукло проступает недугующий лик нашей родины, — больная запутанность русской „непутевой“ души, кошмарная и гибельная беспорядочность нашего бытия и тут же рядом жажда подвига и страстное искательство правды… „Уездное“ — замечательное произведение современной литературы, и по глубине, значительности и художественным достоинствам не может найти себе соперников» [7] «Ежемесячный журнал», Пг., 1914, № 12, с. 83, 84 . «Творчество Замятина, — вторил ему обозреватель „Нового журнала для всех“, — это нечто серьезное, большое, глубокое. Жуткой правдой, художественным проникновением веет от всех его рассказов. Лучшая его вещь, именем которой и названа книга, — это повесть „Уездное“…» [8] «Новый журнал для всех», Пг., 1916, №№ 4—6, с. 59. . «Имя молодого беллетриста Замятина стало появляться в печати сравнительно недавно. Но его первую книгу берешь в руки с уважением и доверием… — утверждал И. М. Василевский (Не-Буква). — Это писатель. У него не только большая сила изобразительности. У него есть еще какая-то серьезность, почти суровость, которая неизбежна во всяком серьезном деле… Именно такие, энергичные, живые таланты необходимо нужны нашей любимой и нелепой, такой уездной России» [9] «Журнал журналов», Пг., 1916, № 7, с. 6—7. .

Однако если критики единодушно сходились в высокой оценке произведений, сами замятинские повести и рассказы были прочитаны ими не просто по-разному. Из этого чтения делались прямо-таки противоположные выводы.

«Дикая, разнузданная, с ее нетронутым звериным укладом жизни и беспросветной мглой видится автору уездная Русь, — подытоживал свой анализ обозреватель „Нового журнала для всех“. — Ничего отрадного и светлого не замечает в ней автор». И совсем иные впечатления от тональности, преобладающей в прозе Замятина, вынес критик В. Полонский, писавший в горьковской «Летописи»: «Симпатия к человеку грязному, пришибленному, даже одичавшему, сквозит на его страницах. Добродушная ласковость смягчает острую непривлекательность его персонажей. Материалом он располагает, достойным сатирической плети, распоряжается им иной раз не хуже сатирика, но из-под кисти его вместо сатиры получается чуть-чуть не идиллия. И все-таки любвеобильное сердце не мешает ему рисовать эту непривлекательность во всей ее ужасающей наготе, безжалостно правдиво, не смягчая ни одного острого угла, не делая даже попыток хоть сколько-нибудь приукрасить, охорошить созданные им образы уездных дикарей и дикарок» [10] «Летопись», Пг., 1916, № 3, с. 263. .

Последняя точка зрения, на наш взгляд, все-таки ближе к истине. Замятин отыскивает человеческое под такой скорлупой, под такими хитиновыми наростами, где, кажется, уже негде укрыться и выжить душе. Эта вот «достоевская» жалостливость, видящая униженных и оскорбленных не только в тех, кто непосредственно социально угнетен и растоптан, но даже и в тех, кто их топчет (они ведь сами в определенном смысле «жертвы», продукт среды и обстоятельств), действительно присуща всему замятинскому творчеству. Уж на что, думается, жесток чеботарихин кучер Урванка («Уездное»): «Человека до полусмерти избить — Урванке первое удовольствие». А с какой нежной любовью ухаживает он за лошадьми и как трогательно относится к вылупившимся цыплятам: изловит и ну «духом цыпленка греть». (Потом мы встретим этого Урванку в петроградском трамвае, в красноармейской шинели; только что поведав, как он отправил какую-то «интеллигентную морду» «без пересадки — в Царствие Небесное», солдат бросает винтовку, чтобы отогреть замерзающего воробья. — Рассказ 1918 года «Дракон»).