Тарас Бурмистров - Россия и Запад (Антология русской поэзии)

Там вкруг облег Дракон ужасный

Места святы, места прекрасны

И к облакам сто глав вознес!

Весь свет чудовища страшится,

Един лишь смело устремиться

Российский может Геркулес.

Един сто острых жал притупит

И множеством низвержет ран,

Един на сто голов наступит,

Восставит вольность многих стран.

Это был отклик на недавние события: представители многих славянских и неславянских народностей Балканского полуострова, находившегося под властью "ужасного Дракона", то есть Турции, вслед за сербскими переселенцами стали проситься в Россию. Среди них были болгары, греки и другие; в 1754 году обсуждался также вопрос о вхождении в Россию черногорцев.

Но вернемся к "Оде на взятие Хотина". Главной целью России в этой войне с турками было, по мнению Ломоносова, установление прочного мира на освобожденных территориях, причем следует напоминание о том, что благодаря русским войскам, взявшим не так давно Данциг на Висле, мир был водворен и в Западной Европе. Страстному прославлению мира посвящено заключение оды, занявшее четыре строфы; вообще для поэтического творчества Ломоносова призыв к миру, торжественный и полнозвучный, не есть что-то случайное, наоборот, это сквозной лейтмотив его поэзии, может быть, звучащий даже громче всех остальных его мотивов:

Царей и царств земных отрада,

Возлюбленная тишина,

Блаженство сел, градов ограда,

Коль ты полезна и красна!

Вокруг тебя цветы пестреют,

И класы на полях желтеют;

Сокровищ полны корабли

Дерзают в море за тобою;

Ты сыплешь щедрою рукою

Твое богатство по земли.

Как мы увидим ниже, и дальше для русской поэтической традиции тема всеобщего мира окажется одной из центральных (своего итогового воплощения она достигнет в "Скифах" Блока). Но уже у Ломоносова ее разработка не свободна от существенного внутреннего противоречия. Как могли, в самом деле, совмещаться в его творчестве горделивое упоение военной мощью России, перед которой трепещет вся Европа, не говоря уже о Турции или Персии, и утверждение неподдельного миролюбия русских, и даже яростное обличение того же Запада и той же Турции как зачинщиков кровавых конфликтов? Ломоносов, видимо, и сам ощущал здесь некую несообразность. Вот одна из его попыток разрешить это противоречие:

Российский род, коль ты ужасен

В полях против своих врагов,

Толь дом твой в недрах безопасен.

Ты вне гроза, ты внутрь покров.

Полки сражая, вне воюешь;

Но внутрь без крови торжествуешь.

Ты буря там, здесь тишина.

Почти назойливое повторение одной и той же мысли на все лады, невольно вызывающее в памяти речи Полония из "Гамлета" ("найти причину этого эффекта, или дефекта, ибо сам эффект благодаря причине дефективен", перевод Б. Пастернака) совсем не характерно для поэзии Ломоносова. Подобное несколько нарочитое акцентирование темы, выдает, возможно, некоторое замешательство автора и неполную его уверенность в своей правоте. Во всяком случае, когда Ломоносову доводилось воспевать события, не вызывавшие у него внутреннего сопротивления, он обычно выражал свою точку зрения куда более лаконично и недвусмысленно. Например, когда в 1748 году одно только продвижение русских войск к Рейну вызвало окончание династической войны за австрийское наследство, пять лет терзавшей Западную Европу, Ломоносов высказался очень коротко и ясно:

И меч твой, лаврами обвитый,

Необнажен, войну пресек.

2

В июле 1741 года, нарушив "вечный мир", заключенный Петром I, Швеция начала военные действия против России. Это бодрое решение взять реванш за поражение под Полтавой было принято под заметным влиянием Франции, очень усердно подстрекавшей шведов к тому, чтобы одним ударом разбить русских и оттеснить Россию от Балтийского моря. Ломоносов не мог не откликнуться на эти события. Когда русские войска одержали победу под Вильманстрандом, решившую участь шведской кампании, он написал по этому поводу большую и очень обстоятельную оду (она приводится здесь в Антологии). Видимо, придавая особое значение этому произведению, Ломоносов выпустил оду отдельным изданием и подписал ее своим полным именем, чего никогда не делал раньше. Ода начинается весьма примечательным утверждением о том, что "российских войск хвала растет" и "младой Орел уж Льва терзает". Позднее мысль об исторической юности русского народа, особенно заметной на фоне дряхлой, впадающей в умственное и творческое бессилие Европы, будет бесконечно проходить во всех построениях русских авторов, обращавшихся к теме "Россия и Запад". Она приобретет множество смысловых оттенков; скажем, западники будут говорить не столько о "молодости" русской цивилизации, сколько об ее "отсталости", обусловленной татаро-монгольским игом и долгой оторванностью от общения с Западом. Но для Ломоносова здесь не было никакой двусмыслицы; в его стихах звучит искреннее ликование по тому поводу, что и Россия, долгое время прозябавшая на задворках западной цивилизации, вышла наконец на мировую арену, на широчайший простор всемирно-исторического движения. Так же относился к этому и тот, кто затеял все эти перемены в жизни России, Петр I. Как-то в 1713 году, осушив стакан по поводу только что спущенного корабля в Петербурге, он сказал присутствующим, указав на новую столицу: "Снилось ли вам, братцы, все это тридцать лет назад? Историки говорят, что науки, родившиеся в Греции, распространились в Италии, Франции, Германии, которые были погружены в такое же невежество, в каком остаемся и мы. Теперь очередь за нами: если вы меня поддержите, быть может, мы еще доживем до того времени, когда догоним образованные страны".