Павел Шкуркин - Путешествие восьми бессмертных

Но спать ему в эту ночь пришлось мало. Старик-отец Сучжэнь, отставной генерал прошлого царствования, расспрашивал Ханьвэня о его детстве, занятиях, родных и т. д., и сам рассказывал юноше много нового и интересного.

Прошло едва несколько часов, как они познакомились, но казалось, что они знакомы несколько лет, — так они понравились друг другу.

Ханьвэнь заснул только после колокола второй стражи.

Едва он на другой день проснулся и вспомнил, что произошло вчера, как его позвали завтракать. Сучжэнь, вопреки обычаю, тоже присутствовала; старик-отец извинился перед гостем, говоря, что он, старый вдовец, не может теперь обходиться без помощи дочери.

За завтраком Ханьвэнь несколько раз встречал взгляды Сучжэнь и прочитал в них такую ласку, такую негу, что мысли его невольно все время вращались около нее, и он иногда отвечал невпопад…

Завтрак кончился; и, как ни хотелось Ханьвэню оттянуть время, — но, наконец, он должен был идти.

Тогда старик позвал его в свой кабинет и сказал:

— Слушайте, Ханьвэнь! Я стар, и мне нужна опора. Я вас успел хорошо узнать, и лучшего зятя не желаю. Хотите ли вы жениться на Сучжэнь?

Словно какая-то волна подхватила юношу и колыхнула его. От радости он не мог говорить…

Но вдруг он вспомнил бедственное положение своей семьи — и его сердце упало.

— Отец мой, — сказал он печально, — это было бы такое счастье, о котором я не мог и мечтать. Но это невозможно! Я — бедняк, и все мои родственники так бедны, что мы едва можем существовать. Разве возможен мой брак с дочерью такого лица, как вы?

Старик благодушно улыбнулся.

— Не деньги делают человека, — сказал он, — а человек деньги!

С этими словами он вышел и скоро вернулся с несколькими тяжелыми слитками серебра в руках.

— Возьми это, юноша, — сказал старик, — и сделай необходимые приготовления. А затем приходи скорее, и мы назначим день свадьбы.

Ханьвэнь торопливо отправился домой с тяжелым серебром в руках, но — с легким сердцем, переполненным радостью. Мысли его неотступно витали около его милой невесты, и он думал, что в мире не может быть человека счастливее его. Он чувствовал потребность поделиться с кем-нибудь своим счастьем и пошел к сестре, чтобы излить перед ней свое сердце.

В эту же ночь в Цянь-танском уездном управлении, «ямыне» 20, было совершено загадочное преступление: воры проломали заднюю стену в денежной кладовой и украли тысячу лян серебра в слитках. Никто из сторожей ничего не слыхал, хотя подобную работу без шума сделать невозможно. Удивительнее всего то, что сделанный пролом был настолько мал, что в него невозможно было влезть даже маленькому мальчику; очевидно, нужно было действовать с улицы посредством какого-нибудь очень длинного орудия.

Но тогда каким же образом ворам удалось отпереть замки сундуков? Кроме того, 1000 лян серебра представляет из себя настолько большой вес, что одному человеку трудно унести такую тяжесть; очевидно, воров было несколько, что еще более затрудняло совершение кражи 21.

Преступление открыл ямыньский казначей, вошедший в кладовую. Тотчас дали знать начальнику уезда, который потребовал к себе хранителя ямыньской казны.

Хранитель, по фамилии Чжу, ничего не зная о случившемся, немедленно явился к начальнику.

Пораженный вопросами начальника, он понял, что ему придется жестоко пострадать, и не столько за сам факт недостаточно бдительной охраны денег, сколько за то, что о краже он узнал чуть ли не последним из всех ямыньских чиновников.

Несчастного хранителя серебра, даже не пытавшегося умилостивить разгневанного начальника, сначала поставили на колени на свернутую спирально железную цепь, а потом связали ему ноги, продели между ними палку и подняли вверх так, что он только головой и плечами касался земли.

И треугольная дубовая тяжелая палка сто раз опустилась на его подошвы, причиняя сначала страшную, резкую боль, а потом вызывая только ощущение обжога, как будто бы ему обливали ноги кипятком.

Конечно, он тут же с позором был выгнан со службы. И хорошо еще, что это дело кончилось для него так благополучно!

Этот Чжу был шурин Ханьвэня, муж его старшей сестры.

Когда Ханьвэнь, радостный и возбужденный, прибежал к сестре, то его поразили плач и вопли, раздававшиеся из дома. Сестра плакала не потому, что ее муж подвергся тяжкому наказанию — это в Китае часто случается и пятна на человека не кладет, — а потому, что его выгнали со службы «по денежному делу», и вновь на службу его нигде более не примут. Призрак нищеты и голодной смерти уже стоял перед ней. При взгляде на перепуганных детей, прижавшихся в углу, она рыдала все сильнее и сильнее…