Павел Шкуркин: Хунхузы

Хунхуз!

У каждого из нас при этом слове возникает представление о кровожадном разбойнике, жестоком грабителе, воре, вероломном обманщике, человеке-звере, чуждом всякого понятия о чести, ненавидящем иностранцев — особенно русских, — и т. д. и т. д.; вот ходячее представление большинства из нас о хунхузах.

Всякого вора-китайца, грабителя, убийцу, мы называем «хунхузом», не подозревая того, что настоящий хунхуз оскорбился бы, услышав, что мы величаем «красной бородой» (перевод слова хунхуз) всякого грязного бродягу или разбойника…

В нашем быту нет такого общественного явления, которое было бы похоже на китайское «хунхузничество», поэтому нет и соответственного слова, которое выразило бы более или менее верно это понятие.

Нечто подобное существовало (в более грубом виде) у нас на Дону, Яике и Днепре в XVI–XVII веках, да в Южной Европе и Италии в средние века.

В Китае же, Маньчжурии, да и у нас в Приморья, хунхузы и ныне играют огромную роль в жизни страны, имеющую иногда решающее значение даже в политическом отношении.

Вот почему не только интересно, но даже необходимо познакомиться по возможности детально с тем, что же такое «хунхуз»: только разбойник, грабитель, вор, — или нечто другое?..

Всякая характеристика этого любопытного социального явления в Китае будет неточна; поэтому пусть лучше сам читатель сделает свои собственные выводы из ряда предлагаемых рассказов, — объединенных одним общим названием «Хунхузы». Здесь он увидит жестокость, мстительность, человеконенавистничество, разбой с грабежом во всех видах, убийства и т. д.; но увидит также верность своему слову, своеобразную честность, рыцарское отношение к женщине.

Одного он только, вероятно, не увидит — подлости и предательства…

Кроме того, «хунхузничество», как бытовое явление, — заслуживает самого глубокого внимания, и должно сделаться предметом серьезного научного исследования.

Предлагаемые рассказы — не беллетристические: они не обработаны с внешней стороны, форма их груба, и изложение не удовлетворяет элементарным требованиям изящной словесности. Но зато все они взяты из жизни; все рассказанные в них случаи списаны с действительности по возможности с фотографической точностью; это — негативы или протоколы. Кое-где лишь изменены имена, т. к. большинство упоминаемых лиц — здравствуют и по сие время.

Рассказы эти разрешите назвать этнографическими.

П. Шкуркин

1919 г.

Если вы внимательно взглянете на карту нашего Южно-Уссурийского края с окружающим его районом, то вас удивит одно обстоятельство: на всем протяжении нашей государственной границы, начиная от пограничного столба лит. Л. (севернее оз. Ханка) до столба XI (близ Новокиевского), через нашу границу проходит в сущности лишь одна грунтовая дорога от ст. Полтавской до г. Саньча-гоу.

Есть еще несколько троп от Турьего Рога на Фынь-мишань-цзы; от Барабаша — на д. Тумынь-цзы (которую несколько лет охранял знаменитый Гассан — штабс-капитан 8-го Вост. Сиб. Стр. полка, — турок, взятый в плен в 1879 году, затем крестившийся, женившийся на русской и навсегда оставшийся в России); и две тропы от Седими на речку Тумыньцзы.

И это на протяжении 340 верст!

Само собою напрашивающееся объяснение этого явления — то, что по границе идет, вероятно, труднопроходимый горный хребет. Ничуть не бывало! Горы этого района совсем не так дики, как кажутся, и дорог, связывающих наш Южно-Уссурийский край с прилегающим китайским районом (уезды Хуа-чуань-сянь, Дунъ-нинъ-сянь или Саньчагоу и Ванъ-цинъ-сянь) было бы гораздо больше, если бы этот район… не принадлежал хунхузам. Железная дорога, перерезавшая эти места, в сущности, нисколько не изменила положения дела.

Южная часть нашей пограничной полосы в этих местах заселена главным образом корейцами — русско-подданными; северная — казаками, и по берегу оз.