Иван Наживин - Перунъ [Старая орфография]

И онъ густо покраснѣлъ.

— А можно узнать, о чемъ вы думаете въ вашемъ уединеніи?

— На этотъ разъ я думалъ о… — замялся Андрей. — Я получилъ вчера письмо отъ профессора Сорокопутова: онъ зоветъ меня въ Олонецкій край на изслѣдованіе…

— Вотъ не понимаю этой вашей страсти ко всей этой старой ветоши! — воскликнула она. — Пѣсенки какія-то, пословицы, косноязычныя сказанія, кому все это нужно, скажите, пожалуйста? Жило, было, умерло — ну, и конецъ. Я еще понимала бы, если бы цѣлью всѣхъ этихъ заботъ вашихъ было, напримѣръ, полученіе званія профессора московскаго университета, чина тайнаго совѣтника и пр., но именно этого-то и нѣтъ у васъ… А такъ, впустую, изъ любви къ искусству… не понимаю!

— Прошлое надо знать для пониманія настоящаго… — неохотно сказалъ Андрей. — Вотъ рядомъ съ «Угоромъ» двѣ деревни: Вошелово и Мещера. Ничѣмъ особеннымъ одна отъ другой онѣ не отличаются, — тѣ же постройки, тѣ же нравы, тотъ же типъ населенія, — а между ними слышна постоянная, давняя вражда, отчужденность. Воюютъ между собой даже ребятишки и, чуть что, вошеловскіе начинаютъ дразнить мещерскихъ:

— Ну? — усмѣхнулась Ксенія Федоровна.

— Что же значитъ эта странная враждебность между двумя русскими деревнями? Что значитъ эта непонятная пѣсенка? И то, и другое напоминаетъ намъ о той борьбѣ, которая шла тутъ тысячу лѣтъ тому назадъ между христіанскими колонизаторами изъ Кіева и мѣстной языческой чудью бѣлоглазой: вѣдь Мещера это названіе одного изъ финскихъ племенъ, жившихъ «по Оцѣ-рѣкѣ». Ни единъ человѣкъ здѣсь во всей округѣ не помнитъ здѣсь ни о племени мешера, ни о старой борьбѣ, все это умерло, а старая вражда осталась…

— Да мнѣ-то что до этого?! И вообще, что изъ этого слѣдуетъ?

— По моему, очень многое… Для меня это прежде всего показываетъ, какія древнія силы живутъ въ человѣкѣ и управляютъ имъ…

Левъ Аполлоновичъ съ симпатіей посмотрѣлъ на Андрея: этотъ умѣлъ думать и понимать.

— И это мнѣ безразлично. Вотъ если тайный совѣтникъ…

Она всегда высмѣивала такъ все «идеальное». Ей точно нравилось бросать въ жизнь грязью, какъ нравится иногда дѣтямъ, такъ, низачѣмъ, сорвать и изуродовать цвѣтокъ или оборвать нарядныя крылья мотыльку. Рука Андрея, катавшаго нервно хлѣбный шарикъ, дрожала и въ сердцѣ поднималось недоброе чувство къ этой женщинѣ, которая вторглась въ милый «Угоръ» и внесла въ тихую, задумчивую атмосферу старой усадьбы, въ которой раньше такъ хорошо жилось и думалось, столько тяжелаго стѣсненія.

— Ну, вы справляйтесь теперь съ чаемъ одни… — проговорила она, вставая. — А мнѣ надо итти распорядиться о покупкахъ въ городѣ. А завтра мы поѣдемъ къ Спасу-на Крови — тамъ такъ хорошо всегда на Троицу. Наташа, подайте же клубники…

И она пошла въ домъ и солнечные зайчики бѣжали по ея стройному тѣлу и тепло тлѣли въ золотистыхъ волосахъ. И сердце Андрея вдругъ мучительно забилось: пусть мучаетъ еще и еще этой своей грубостью, жестокостью, пусть смѣется надъ нимъ, но, Боже мой, какъ она прекрасна и какое счастье было бы умереть за нее какъ-нибудь, отдать ей всего себя! И онъ поймалъ себя на этомъ мятежномъ чувствѣ и ужаснулся: вѣдь это жена человѣка, который былъ ему почти что отцомъ! И онъ поблѣднѣлъ и дрожащими пальцами каталъ и мялъ хлѣбный шарикъ и не слыхалъ Наташи, которая спрашивала его о чемъ-то своимъ тихимъ, нѣжнымъ голоскомъ.

— Что? Клубники? — разсѣянно отвѣчалъ онъ. — Нѣтъ, спасибо, не хочу…

И онъ даже не взглянулъ на дѣвушку…

Наташа — тонкая, блѣдная, съ синими жилками на вискахъ, съ жидкими глазами, въ которыхъ то и дѣло наливались крупныя жемчужины слезъ, — тихонько вышла изъ столовой. Она давно уже любила Андрея тихой, восторженной любовью, о которой никто не догадывался, и теперь, чуя бѣду, страшно мучилась.

— Андрюша… — сдерживая привычное волненіе, проговорилъ старикъ. — Я вотъ уже нѣсколько дней все хотѣлъ переговорить съ тобой о… твоихъ отношеніяхъ къ Ксеніи Федоровнѣ… и вообще о нашихъ отношеніяхъ…

Онъ похолодѣлъ.

— Въ чемъ дѣло, папа? — спросилъ онъ, называя старика такъ по давней и когда-то милой ему привычкѣ.

— Что-то у насъ не налаживается, милый, и это тяжело… — сказалъ старикъ. — Я боюсь, у тебя къ Ксеніи Федоровнѣ недоброе чувство. И я долженъ прямо сказать тебѣ: если ты опасаешься, что ею будутъ нарушены такъ или иначе твои матеріальные интересы…

— Но… этого я не заслужилъ, кажется… — вспыхнулъ Андрей и даже со стула всталъ.