Владимир Богораз - На Красном камне

-- Агабыт илер! [ Поп захворал! ] -- сказал якут, прерывая течение наших мыслей.

-- Какой агабыт, Александр? -- спросил я.

Отец Александр был молодой попик, недавно приехавший в Пропадинск и уже успевший спиться с круга. За два года он три раза горел от водки, и его отливали водой как затлевшуюся балку. Жители любили его за простоту и за то, что он, к великому негодованию матушки, не требовал приношений. Многие из нас были дружны с ним; он был принят в нашем кругу как равный и спасался в Павловском доме каждый раз, когда матушка слишком взъестся на него с попрёками.

-- Чем болен? -- спросил я опять не без тревоги.

-- Илер! -- настойчиво повторил якут. -- Букатын илер!.. Барда!.. [ Болен! Совсем болен! Ушёл! ]

Я невольно вскочил с места. При всём несовершенном знании якутского языка я внезапно вспомнил, что болезнь и смерть выражаются одним и тем же словом, и понял, что якут разумеет именно смерть...

-- Умер? -- спросил я. -- Нет!.. Скажи правду!..

Якут быстро затрещал словами, как будто сыпя горохом о железный лист: "Тогорохтох, сорох тох!..", но мы, к сожалению, не могли уловить смысла его речи. Тогда он закрыл глаза и, вытянув ноги, принял неподвижный вид, чтобы изобразить мертвеца. Тем не менее он не переставал есть, и от двух рыб оставались теперь только кости. Он проехал пятьдесят вёрст от последнего жилья и очевидно сильно проголодался.

Мы печально смотрели на его неподвижные ноги, не умея понять подробностей его рассказа. Небо затуманилось. Солнце покрылось серыми облаками, неизвестно откуда приплывшими, и как будто печалилось вместе с нами над смертью бедного пропадинского попика. Главное всё-таки было ясно. Отец Александр умер, и в нашем обществе стало человеком меньше. Эта неожиданная смерть показалась нам даже недобрым предзнаменованием.

-- Умер!.. -- сказал громко экспансивный Барский. -- Так и мы умрём!..

-- Будет вам каркать! -- прервал его Хрептовский изменившимся голосом.

Он был мнителен и не любил разговора о болезни и о смерти.

-- Пойдёмте лучше неводить! -- прибавил он сурово. -- Пора!

Комары, подстерегавшие минуту прохлады, уже были тут и нападали на нас стадами. Хрептовский натянул длинные кожаные перчатки и надел на голову сетку из тёмного ситца, сшитую в виде четырёхугольного мешка с жёстким волосяным наличником, очень похожую на большой самодельный фонарь.

-- А не поехать ли нам в город? -- вдруг предложил Барский.

Ему всегда приходили в голову романтические идеи.

Я решительно воспротивился. Поездка в город должна была отнять неделю, а теперь было самое горячее время летнего хода рыбы, которое нельзя было пропустить без непоправимой потери.

Через пять минут мы были уже на средине реки и занимались обычным делом. Я выгребал, поворачивая одно весло влево, а другое -- вправо, и заставляя лодку описывать разнообразные зигзаги, соответственно изгибам сети. Барский с Хрептовским собирали невод в лодку с обеих сторон, ловко подхватывая извивавшихся омулей, похожих на гибкие серебряные пластинки. Лов по обыкновению был обилен. Якут улёгся на берегу у костра и заснул в ожидании нашего возвращения. По беспечному обыкновению полярных пустынь, он собирался прожить у нас день, или два, или целую неделю, тем более, что еды было много, и он мог рассчитывать на обильную трапезу.

Прометав три тони, мы решили перегрести на противоположный берег для того, чтобы угостить гостя получше. Там жила в рыбачьей избушке наша стряпка Манкы, странное существо, отличавшееся дикостью даже среди диких обитателей полярного севера. Манкы было только семнадцать лет. Она была девичьядочь якутской сироты Соготох, вскормленной на общественный счёт и сызмалетства переходившей из юрты одного зажиточного тойонав юрту другого. По якутским обычаям сирота или вдова, если у неё нет родственников, желающих принять её на своё частное попечение, переходит именно таким образом из дома в дом, с рук на руки. Смолоду Соготох была не только работницей, но и наложницей своих многочисленных хозяев, их сыновей и работников, вообще каждого, кто только мог польститься на её рябое лицо и четырёхугольные плечи. Ей так же мало приходило в голову отвергать такие требования хозяев, как и отказываться от работы, наваливаемой на неё хозяйками. В результате она прижила двух дочерей, которые случайно уцелели и выросли, кочуя вместе с матерью от одного порога к другому. Это было уже четвёртое поколение париев по женской линии, рождённое вне брака и вскормленное пинками и костями, в вечной работе у более зажиточных соплеменников.