Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

— Вы посмотрите въ спискахъ, пожалуйста! — попросилъ онъ. — Я Мозесъ Бранесъ, а мой сынъ Лейзеръ Бранесъ. Ему на Пасху восемь лѣтъ минетъ.

— А съ кѣмъ онъ пріѣхалъ? — спросилъ чиновникъ.

— Съ билетомъ, да! — отвѣтилъ Бранесъ, не разобравъ. — Одинъ пріѣхалъ, съ евреями!.. — тотчасъ же прибавилъ онъ.

Чиновникъ что-то проворчалъ и торопливо обернулся къ другимъ посѣтителямъ, которые толпою стояли у конторки.

Мозесъ Бранесъ нетерпѣливо пожалъ плечами и, вынувъ изъ подмышки пару небольшихъ дѣтскихъ башмаковъ, принялся отъ нечего дѣлать разсматривать и вертѣть ихъ въ рукахъ.

На лицѣ мальчика вдругъ показался интересъ.

— Это мнѣ, да? — спросилъ онъ, подходя ближе. — Я Лейзеле маминъ!

— А какъ вы узнали, что онъ босой? — вдругъ спросилъ чиновникъ, на минуту прерывая разговоръ съ другимъ посѣтителемъ и даже не оборачиваясь.

— Фа! — сказалъ Бранесъ. — Какъ бы я не узналъ? У насъ въ Новой Жабкѣ всѣ мальчики босые… Я беру его! — прибавилъ онъ, беря мальчика за руку.

Чиновникъ махнулъ рукой и окончательно повернулся къ другимъ посѣтителямъ.

Авдотья попала въ толпу евреевъ и со страхомъ и изумленіемъ смотрѣла на чиновника, сидѣвшаго на соломенной качалкѣ съ высоко задранными ногами и производившаго допросъ. Это былъ огромный мулатъ, съ коричневымъ лицомъ, толстыми оливковыми губами и курчавой шерстью на головѣ, похожей на мелкія черныя смушки. Но онъ говорилъ съ евреями на виленскомъ нарѣчіи, и даже губы его сжимались характерными «литвацкими» ужимками.

— Von wonnen bist du (откуда ты)? — задалъ онъ Авдотьѣ первый обычный вопросъ.

— Я изъ Рассеи! — отвѣтила Авдотья по-русски. Какъ и многіе жители Бѣлоруссіи и Литвы, она понимала еврейскій жаргонъ, но говорить на немъ не умѣла и поневолѣ перешла на свой родной языкъ.

Къ еще большему ея удивленію, мулатъ немедленно перешелъ на славянскій жаргонъ, довольно странный и смѣшанный изъ русинскаго, польскаго и еврейско-русскаго нарѣчій, но совершенно понятный для Авдотьи.

— Иле мѣешь гроши? — спрашивалъ онъ. — Знаемыхъ въ краю, адресы?

Авдотья давала отвѣты, поглядывая на мулата подозрительнымъ взглядомъ. Ей пришло въ голову, что «мурины», мучители грѣшниковъ на томъ свѣтѣ, должно быть, имѣютъ такія же лица и задаютъ новымъ пришельцамъ такіе же вопросы.

Денегъ у ней оставалось всего пять рублей, но Жизка, «американскій человѣкъ», предупредилъ ее о необходимости запастись адресами и даже списалъ для нея три адреса на бумажку.

— Що ты вмеешь робить? — спросилъ чиновникъ.

— Все! — отвѣтила кратко Авдотья. Она невольно подняла и показала ему свои большія руки, покрытыя мозолями и заскорузлыя отъ грубой деревенской работы.

— А здѣсь що робитимешь? — продолжалъ мулатъ.

Авдотья немного подумала, потомъ окончательно рѣшилась.

— Пойду въ прислуги! — сказала она твердо. Она какъ будто давала обязательство заниматься въ Америкѣ именно уборкой и чисткой чужихъ вещей и квартиръ.

Чиновникъ поднялъ Авдотьину бумажку и сталъ смотрѣть адреса. Жизка таки постарался, и сквозь его запутанную русско-польско-англійскую орѳографію явственно проступали реальныя названія улицъ и номера домовъ.

— А то якіе люди? — спросилъ чиновникъ мимоходомъ.

— То паны! — Отвѣтила Авдотья съ убѣжденіемъ.

Жизка хвалился, что его знакомцы въ Америкѣ всѣ хорошіе люди. Истина, однако, требуетъ засвидѣтельствовать, что фамилія одного изъ нихъ была Айзексъ, а другого Броадъ въ сокращеніи изъ Бродскій.

— А взяли бы они тебя? — спросилъ чиновникъ.

— А чому бы они не взяли? — возразила Авдотья немного обиженнымъ тономъ. — Я себѣ, слава Богу, здорова!

Мулатъ немного подумалъ и махнулъ рукой.

Чиновникамъ было предоставлено дискреціонное право пропускать или не пропускать эмигрантовъ, сообразно ихъ внѣшнему виду и связности ихъ отвѣтовъ. Но послѣдняя недѣля отличалась большой придирчивостью, и нѣсколько десятковъ человѣкъ уже были запрятаны въ различныхъ камерахъ и палатахъ острова. Теперь запасъ жестокости истощился. Просьбы мужчинъ и слезы женщинъ успѣли затронуть даже заскорузлые нервы пріемщиковъ, и съ Авдотьи должна была начаться новая, болѣе кроткая недѣля. Чиновникъ соображалъ, что въ Нью-Іоркѣ вѣчный недостатокъ въ прислугѣ; глядя на мозолистыя руки Авдотьи, онъ подумалъ, что, навѣрное, эта суровая и крѣпкая баба не останется безъ работы въ американскомъ Вавилонѣ.

Авдотья взвалила на плечи свой узелъ и, пробравшись сквозь толпу писцовъ, служителей и носильщиковъ острова Эллиса, которые съ озабоченнымъ видомъ сновали взадъ и впередъ, стала спускаться съ лѣстницы, выводившей на дворъ. Она не имѣла яснаго представленія о томъ, чего отъ нея хотѣлъ этотъ огромный чернолицый мужикъ, похожій на черта, но она чувствовала, что была опутана неволей и теперь выбирается на свободу. На дворѣ ярко свѣтило горячее іюньское солнце, зеленая травка покрывала откосы острова, гладкая вода разстилалась кругомъ, какъ зеркало, и легкій вѣтерокъ уносилъ тонкій туманъ, открывая громаду зданій незнакомаго города. Авдотья вышла на дворъ подъ открытое небо и стала обѣими ногами на твердую землю, послѣ четырнадцатидневнаго пребыванія въ плавучей желѣзной тюрьмѣ. И вдругъ не только этотъ пароходный плѣнъ, но вся предыдущая жизнь показалась ей безпросвѣтной тюрьмой, гдѣ она мучилась такъ много лѣтъ вмѣстѣ со всѣми другими людьми.