Иван Наживин - Перун [Лесной роман. Совр. орф.]

— А это вот, извольте посмотреть, последняя, видимо, запись, в ночь перед смертью, нашего известного писателя, Ивана Степановича, которого я имел счастье и честь знать лично… — указал он на какую-то записочку, которая висела на стене под стеклом в приличной рамочке. — Пожертвована, по моей просьбе, сыном покойного писателя…

И старички, надев поверх очков еще пенснэ, внимательно и уважительно прочитали листочек из того блок-нота, который висел всегда над кроватью Ивана Степановича для записывания его ночных дум. На листочке неуверенным почерком, карандашом, стояло:

«Жизнь людей постольку не имеет смысла, поскольку ей тщетно пытаются придать какой-то особый смысл, иной, чем смысл жизни приятеля моего, старого воробья Васьки, жизни комариной, жизни полевого цветка…»

Старичкам было это не совсем понятно и, конечно, были они с этим совершенно несогласны, но они отнеслись уважительно к высказанному почтенным писателем в его последнюю ночь на земле, обменялись несколькими учтивыми замечаниями и прошли дальше, к старинным рукописям, собранным трудами Юрия Аркадьевича…

На другой день Юрий Аркадьевич показал им обитель Спаса-на-Крови, — там в этот день постригали в ангельский чин Наташу: сказочный принц так и не догадался о ее любви… — а из монастыря все они проехали в «Угор», к поджидавшему старичков Перуну.

Андрей Ипполитович представил ученых гостей и Льву Аполлоновичу, и своей молодой жене, которая, дав старичкам время привести себя в порядок, радушно пригласила их подкрепиться. И старички учтиво кушали и пили, учтиво беседовали с любезными хозяевами, а когда после трудной экспедиции — от города до «Угора» было целых двадцать верст — они пришли в себя, хозяева проводили их к Перуну. И старички долго — точно в хороводе каком священном — ходили вкруг Перуна, стоявшего среди цветущих, точно сметаной облитых, черемух, во всем блеске вешнего солнца, и любовно осматривали его со всех сторон, и делали учтивые замечания. А Перун, сжимая в деснице своей пучок ярых молний, взирал благосклонно — он на все взирал благосклонно — на этих лысых, в очках, с узкою грудью и на слабых ножках старичков и немножко удивлялся, что священный хоровод их так медлителен и спокоен: не так, не так кружились вкруг него его дети в старину!..

Затем при них — тут подъехал проводить Перуна с Ужвинской Стражи и Сергей Иванович с молодой женой, — Перун был снят с пьедестала и с величайшими предосторожностями, — так требовали старички — положен в большой и крепкий ящик, заготовленный для этой цели Андреем по письму профессора М. М. Сорокопутова, и ящик был поднят на телегу. Старички при этом все очень волновались и сделали несколько очень ценных замечаний. И когда Корней — которому старички заботливо дали несколько основательных указаний, как обращаться с богом в пути до полустанка, — выехал с Перуном из ворот, всей молодежи вдруг стало почему-то очень грустно. За богом шел, из уважения к господам пешком, Липатка Безродный, который служил теперь при усадьбе ночным сторожем и был взят Корнеем с собой на станцию на всякий случай. Липатка темно недоумевал, для чего это господам понадобилось перевозить стукана с одного места на другое: стукан он стукан и есть, куда ты его ни вози, — думал он…

На полустанке бога взвесили и долго спорили, по какой рубрике взять за его провоз в столицу: в списке тарифов не было указано платы за провоз богов. Но Корней с медлительною важностью предъявил какую-то бумагу с печатями и росчерками, споры разом все кончились и бога тотчас же положили на платформу, что-то засвистало, загрохотало и с невероятной быстротой Перун понесся в неведомое…

И вот примчали его в огромный город, с великим почетом вынули в присутствии озабоченных и волнующихся старичков из ящика и водворили в величественной, похожей на храм, зале. В огромные окна виднелись кремлевские башни старые, много церквей и огромная красивая площадь, на которой суетились маленькие, черненькие человечки…

Любопытные москвичи, узнав чрез газеты, что в музей привезли какого-то старого бога, толпами шли поглядеть на него. Сперва странными, незнакомыми показались Перуну эти плешивые, слабогрудые, полуслепые потомки вятичей, которые приходили к нему и смотрели на него удивленными, неузнающими глазами, но он очень скоро разобрал, что это совершенно такие же люди, как и те которые некогда плясали шумными хороводами вкруг него среди величавых лесов земли вятской, под вольным небом, под звуки диких песен и лютен осьмиструнных, и гусель яровчатых, и свирелей звонких, — они только притворялись для чего-то другими. А, может, и просто маленько повылиняли…