Александр Кондратьев - Сны [Романы, повесть, рассказы]

Следуя такими путями, художественная фантазия Кондратьева реконструирует миф уже в почти научном смысле слова. Такова реконструкция мотива брачных отношений Перуна и Мокоши, обнаруженного учеными значительно позднее [7] Топоров В. Н. Неомифологизм в русской литературе начала XX бека: Роман А. А. Кондратьева «На берегах Ярыни». TRENTO, 1990. С. 64. . В романе Кондратьева этот мотив возникает дважды: сначала в истории о том, как Перун пленил красавицу Мокошь, а затем, в сниженном варианте, в фабульной линии «идол Перуна — Марыська». Бесовка, получившая верховную власть над водой, — травестийный двойник Мокоши.

Движение времени на берегах Ярыни во многом организовано так же, как в петербургских сюжетах на античные темы. Мир низшей славянской демонологии тоже помнит о своем архаическом прошлом, о когда-то присущем ему величии и последующем вырождении. Перун, некогда громыхавший и владычествовавший на небе, колодой лежит теперь на дне реки. Водяной не получает ни прежних почестей, ни прежних жертвоприношений. Лешему и Лешачихе уготована смерть: нечисть не только вырождается, она вымирает.

Главной мотивировкой событий, как и в «Сатирессе», остается, в сущности, Amor Fati. Герои обречены своей природе и слепо следуют ей. Попытки сопротивления тщетны. Психологизма в романе нет: здесь тоже никто из героев не читал еще «Смерти Ивана Ильича».

Зато автор, несомненно, читал гоголевского «Вия». Об этом свидетельствуют и описания русалочьих тел, и эпизод избиения ведьмы, в последнюю минуту обернувшейся молодой женщиной, и, главное, — роль магического круга, у Гоголя важнейшая в содержании, у Кондратьева — в форме произведения [8] В романе присутствуют и другие литературные реминисценции. Имя одной из русалок — Горпина — совпадает с именем главной героини рассказа Ореста Сомова «Русалка» (1829). Вероятно, взгляд Кондратьева, прозревающий одну культуру в другой, остановился на имени Горпина не случайно: «Горлинка, уменьшительное имени Горпина (Агриппина). Это имя в малороссийском наречии гораздо ближе к римскому своему корню, нежели Аграфена или Груша», — комментирует Сомов (Сомов О. Были и небылицы. М., 1984. С. 143). Еще одна значимая реминисценция — в финале романа, при описании утонувшей Аксютки: «Это озаренное лунным светом лицо как бы оживало теперь, чтобы обладательница его могла стать равнодушной и холодной русалкой в водах Ярыни…» Здесь явная отсылка к «Русалке» Пушкина: Как бросилась без памяти я в воду Отчаянной и презренной девчонкой И в глубине Днепра-реки очнулась Русалкою холодной и могучей… (Пушкин А. С. Полн. собр. соч., М.-П., 1937. T. 7. С. 211.) .

Обложка к первому сборнику рассказов А. А. Кондратьева «Белый Козел» работы С. Панова (1908).

Действие романа начинается летом — летом же и заканчивается. Природа, люди и нечисть совершают путь вслед за Солнцем — Посолонь, поставлены автором в зависимость от солнцеворота. В первой сцене происходит то же, что и в последней: превращение утопленницы в русалку. Эту закольцованную композицию можно описать словами Андрея Белого, сказанными о «Ревизоре»: «фабула — круг» [9] Белый А . Мастерство Гоголя. Л., 1934. С. 20. .

Такой же замкнутый космос представлял собой и античный мир Кондратьева. Но круг, замыкающий берега Ярыни, имеет уже совсем иную природу.

В Петербурге Кондратьев грезил о древнем мире, воссоздавал его в собственной душе и наделял возникающий фантом всеми признаками объективности. Главная художественная фикция петербургского периода его творчества состояла в том, что «там и тогда» выдавалось за «здесь и сейчас». На Волыни эти измерения реально сливаются: Кондратьев действительно оказался в том мире, который он воплотил в романе.

Его имение, расположенное между Вислой и Днепром, находилось на территории прародины славянских народов — в подлинном центре очерчиваемого им круга. Две другие реки — Горынь и Ярунь, протекавшие поблизости от имения, дали имя его Ярыни. Славянская мифология, изучаемая Кондратьевым по научным источникам, еще жила здесь в местных поверьях. Более того: здесь жили и существа, населяющие его роман. В одном из писем А. М. Ремизову Кондратьев рассказывает, что встретился на улице с деревенской ведьмой, но был не так-то прост — зачурался.

Существенно, однако, что весь этот автобиографический контекст остался совершенно за рамками романа, написанного в той же «объективистской» манере, что и вещи петербургского периода. «Фигурой фикции» теперь становится не физическое присутствие, а физическое отсутствие автора внутри очерченного им круга, отсутствие связей романного времени с живым, настоящим временем. Таким образом, внешнее подобие поэтики «На берегах Ярыни» поэтике «Сатирессы» или античных рассказов — это скорее не близнечество, а двойничество двух миров, которые как бы взаимно вывернуты наизнанку по отношению друг к другу.