Николай Гоголь - Полное собрание сочинений и писем в семнадцати томах. Том III. Повести. Том IV. Комедии

16 марта 1842 г. В. П. Боткин писал А. А. Краевскому: «В 3-м Nq Москвитянина помещен большой отрывок из романа Гоголя: “Рим”. Это так хорошо, что сказать нельзя. Что за язык, что за краски, что за колорит! Между колоритом и манерою Брюллова и языком и колоритом Гоголя сходство необыкновенное. Как освещают они свои картины! Какая смелость в постановке и очерке фигур! У обоих все, до чего ни коснутся они, все становится рельефно и пластично. У Гоголя фоном картин всегда служит возвышенное поэтическое созерцание: оно сообщает яркому колориту его идеальность и воздушную прозрачность; не будь этого созерцания, колорит сверкал бы только, а не грел. Вы изумитесь, как возмужало его искусство, как окреп его резец, — но оставляю вас насладиться самому. Покажите мое письмо Виссариону» (Письма В. Г. Белинского и В. П. Боткина к А. А. Краевскому// Отчет Имп. Публичной библиотеки за 1889 год. СПб., 1893. Приложения. С. 47).

1 апреля 1842 г. П. А. Плетнев извещал Я. К. Грота: «Во вторник чтение было в кабинете Государыни. Читали “Рим” Гоголя. Вот чудо-то! Прочитай его в № 3 Москвитянина, да непременно вели перевести на шведский язык для какой-нибудь газеты. Это даст высокую идею о русской литературе» (Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым. СПб., 1896. Т. 1. С. 312). О чтении «Рима» великой княгине Ольге Николаевне 7 апреля 1842 г. П. А. Плетнев извещал Я. К. Грота в письме от 8 апреля: «Мы все читали Гоголя “Рим”…» (Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым. Т. 2. С. 515).

Примечательно, что римский карнавал Гоголь прямо сопоставляет в своих письмах с русской Масленицей. 2 февраля (н. ст.) 1838 г. вслед за рассказом А. С. Данилевскому о римском карнавале он замечает: «Маминька пишет, что и у нас есть маски». Три месяца спустя, 28 апреля (н. ст.), о карнавале — «то, что называется у нас масленицею» — Гоголь рассказывает сестрам. Таким образом, есть полное основание описание карнавального веселья в «Риме» ставить в один ряд с ранними гоголевскими изображениями ряженья в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» — в повестях «Вечер накануне Ивана Купала», «Сорочинская ярмарка». В 1840–1841 гг. строки о «карнавальных масках» и «скрывшейся за ними» молодежи, которая «раз в год хочет безотчетно завеселиться», появляются в черновой редакции восьмой главы первого тома «Мертвых душ». Очевидно, что, создавая «Рим», Гоголь постоянно думает и о русском ряженье.

Есть переклички у изображаемого Гоголем в «Риме» итальянского карнавала и с его ранними петербургскими впечатлениями. 8 февраля 1833 г. Гоголь писал матери из Петербурга: «Каково вы провели масленицу? Уж верно не так, как здесь ее проводят. Теперь только Матрена с супругом <���Яким Нимченко и его жена Матрена — слуги Гоголя> возвратилась из балаганов и, крестясь от страха, рассказывает, как при ее глазах разрезали человека на несколько частей, даже кровь лилась, и он, как ни в чем не бывало, ожил и начал ходить, кривляться и паясничать, как прежде…» В «Петербургских записках 1836 года» мелькает также у Гоголя — после описания зимнего театрального «карнавала» — упоминание о вывеске ярмарочного балагана, с нарисованным на ней «пребольшим рыжим» нечистым «с топором в руке». Соседство «топора» и нечистого обнаруживается и в «Риме», в образе «радушного исполнителя всех возможных поручений» Пеппе, у которого «нос» был «как большой топор» и которому однажды приснилось, «что сатана потащил его» за этот «нос». Страсть к игре того же Пеппе, избавившая его от «кровавой сцепы» с толстым Рафаэлем Томачели, находит соответствие в ранней гоголевской выписке «Нечто о русской старинной масленице» из книги иностранного путешественника по России XVI в. П. Одерборна «Жизнь царя Иоанна Васильевича Грозного». Эту выписку Гоголь сделал из «Московского Вестника» за 1827 г.: «Масленица начинается за 8 дней до Великого Поста; в продолжение ее обжорство, пьянство и убийство только и слышны… Страсть к игре невероятна. Русской проигрывает все, даже жену, детей и наконец становится рабом или с отчаяния убивает своего счастливого соперника» («Книга всякой всячины»). В самом журнале также читаем:

«Слово Carneval происходит от саго valet, т. е. мясо дорого [точнее: carne, vale— мясо, прощай; лат.]. В обыкновенные времена ни одна честная женщина во всей Италии не показывается из окошка, но в это время карнавала они не только ложатся на окнах, украшенных коврами драгоценными, но кидают конфекты и пряники в нарядную толпу беснующегося народа… Масленица напоминает мне итальянский карнавал, который в то же время и таким же образом отправляется… Карнавал тем только отличается от масленицы, что в Италии день и ночь в это время ходит дозором конная и пешая городская стража и не позволяет излишнего буйства» (О старинной русской масленице//Московский Вестник. 1827. Ч. 1. С. 354–355).