Максим Горький - Жизнь Клима Самгина

– Кажется, это из Томилина, – напомнил Клим.

Макаров подумал, подымил папиросой.

– Все равно – откуда. Но выходит так, что человек не доступен своему же разуму.

Макаровское недовольство миром раздражало Клима, казалось ему неумной игрой в философа, грубым подражанием Томилину. Он сказал сердито и не глядя на товарища:

– Года через два-три мы перестанем думать об этих…

Он хотел сказать – глупостях или пустяках, но удержался и сказал:

– Так наивно…

Погасив папиросу о подошву своих сандалий, Макаров спросил:

– В дураки пойдем?

Затем, попросив у Клима три рубля, исчез. Посмотрев в окно, как легко и споро он идет по двору, Клим захотел показать ему кулак.

В субботу он поехал на дачу и, подъезжая к ней, еще издали увидел на террасе мать, сидевшую в кресле, а у колонки террасы Лидию в белом платье, в малиновом шарфе на плечах. Он невольно вздрогнул, подтянулся и, хотя лошадь бежала не торопясь, сказал извозчику:

– Тише.

Он даже несколько оробел, когда Лидия, без улыбки пожав его руку, взглянула в лицо его быстрым, неласковым взглядом. За два месяца она сильно изменилась, смуглое лицо ее потемнело еще больше, высокий, немного резкий голос звучал сочней.

– Море вовсе не такое, как я думала, – говорила она матери. – Это просто большая, жидкая скука. Горы – каменная скука, ограниченная небом. Ночами воображаешь, что горы ползут на дома и хотят столкнуть их в воду, а море уже готово схватить дома…

Вера Петровна, посмотрев на дорогу в сторону леса, напомнила:

– Ночами не думают, а спят.

– Там плохо спится, мешает прибой. Камни скрипят, точно зубы. Море чавкает, как миллион свиней…

– Ты все такая же… нервная, – сказала Вера Петровна; по паузе Клим догадался, что она хотела сказать что-то другое. Он видел, что Лидия стала совсем взрослой девушкой, взгляд ее был неподвижен, можно было подумать, что она чего-то напряженно ожидает. Говорила она несвойственно ей торопливо, как бы желая скорее выговорить все, что нужно.

– Не понимаю, почему все согласились говорить, что Крым красив.

Упрямство ее, видимо, раздражало мать. Клим заметил, что она поджала губы, а кончик носа ее, покраснев, дрожит.

– Большинство людей только ищет красоту, лишь немногие создают ее, – заговорил он. – Возможно, что в природе совершенно отсутствует красота, так же как в жизни – истина; истину и красоту создает сам человек…

Не дослушав его, Лидия сказала:

– Ты – постарел. То есть – возмужал.

Вера Петровна встала и пошла в комнаты, сказав по пути излишне громко:

– Ты очень оригинально сказал о красоте, Клим…

Оставшись глаз на глаз с Лидией, он удивленно почувствовал, что не знает, о чем говорить с нею. Девушка прошлась по террасе, потом спросила, глядя в лес:

– Отец ушел на охоту?

– Да.

– Один?

– С мужиком. С одним из семи, которых весною губернатор приказал выпороть.

– Да? – спросила Лидия. – Там тоже где-то бунтовали мужики. В них даже стреляли… Ну, я пойду, устала.

Спускаясь с террасы в маленькую рощу тонкостволых берез, она сказала, не глядя на Клима:

– А Люба взяла место компаньонки у больной туберкулезом девицы.

Ушла в чащу берез, оставив Клима возмущенным ее равнодушием к нему. Он сел в кресло, где сидела мать, взял желтенькую французскую книжку, роман Мопассана «Сильна, как смерть», хлопнул ею по колену и погрузился в поток беспорядочных дум. Конечно, эта девушка не для такой любви, какова любовь Риты. Невозможно представить хрупкое, тонкое тело ее нагим и в бурных судорогах. Затем, вспомнив покрасневший нос матери, он вспомнил ее фразы, которыми она в прошлый его приезд на дачу обменялась с Варавкой, здесь, на террасе.

Клим сидел у себя в комнате и слышал, как мать сказала как будто с радостью:

– Бог мой, у тебя начинается лысина.

Варавка ответил:

– А я вот не замечаю седых волос на висках твоих. Мои глаза – вежливее.

– Ты рассердился? – удивленно спросила мать.

– Нет, конечно. Но есть слова, которые не очень радостно слышать от женщины. Тем более от женщины, очень осведомленной в обычаях французской галантности.

– Почему ты не сказал – любимой?

– И любимой, – прибавил Варавка.

Клим вспомнил слова Маргариты о матери и, швырнув книгу на пол, взглянул в рощу. Белая, тонкая фигура Лидии исчезла среди берез.

«Интересно: как она встретится с Макаровым? И – поймет ли, что я уже изведал тайну отношений мужчины и женщины? А если догадается – повысит ли это меня в ее глазах? Дронов говорил, что девушки и женщины безошибочно по каким-то признакам отличают юношу, потерявшего невинность. Мать сказала о Макарове: по глазам видно – это юноша развратный. Мать все чаще начинает свои сухие фразы именем бога, хотя богомольна только из приличия».