Гавриил Гераков - Путевые записки по многим российским губерниям

Милостивые Государыни! Вам посвящаю путевые мои записки, потому единственно, что с юных лет и доныне всегда удалялся сколько возможно общества мужчин, и ежели имею какие-нибудь добрые качества, маленькие сведения, то беседа ваша тому причиною, и – на вопрос, «почему я предпочитаю собрания благородно мыслящего нежного пола?» – отвечаю:

И так удостоите, прекрасные сердцами, благосклонного вашего чтения, неприуготовленные труды мои; пускай критика вооружится, я равнодушен к оной; ваша единая улыбка, ваше одобрение и – я доволен и счастлив!

С молодых лет, веду ежедневные записки: где был, что делал, чему выучился, доволен ли ближними, доволен ли собою, в мире ли с совестию своею и проч.; – в таком почти виде представляю путевые свои записки благосклонным читателям, с присовокуплением к предисловью краткой жизни Зоила. «Зоил родился в Амфиполе, Фракийском городе; красноречием занимаясь, сыт был; но – желая себя прославить и обогатить, написал критику на Исократовы [1] Кто не знает сего славного витию, добродетельного Афинянина, друга Сократова, истинного сына отечества? Кончина его доказывает чувствительного человека; имея уже 98 лет, узнав, что Филипп, Царь Македонский, разбил Афинан при Xеронее, с печали на четвертый день скончался, за 338 лет до Р. X. сочинения и на бессмертные творения Омировы, называя себя бичом их: За 276 лет до Р. X. из Македонии прибыв в Александрию, показывал свою критику на Илиаду всем, наконец поднес оную Птоломею, прося за оную награды; ибо умирал с голоду. Птоломей, приняв с неудовольствием, велел сказать ему: Омир, умерший за 1,100 лет, кормил и кормит многие тысячи людей; Зоил же, хвалясь, что более имеет достоинств Омира, пусть прокормит хотя самого себя. – История говорит, что сей сатирик критик имел бедственную кончину: одни пишут, что Птоломей велел его распять; другие уверяют, что он побит каменьями; третьи утверждают, что в Смирне сожжен живой.» – Зоилы наших времен! бойтесь участи собрата своего.

Июня 2-го числа. Пелопонис родина отца моего, Константинополь колыбель матери моей, а я родясь 1775 года в Москве, в пеленах привезен в С. Петербург, до семи лет находился в родительском доме, в сии юные лета лишась отца, по Высочайшему указу с старшим братом определен в бывший Греческий корпус, кадетом, где и воспитан щедротами Великой Екатерины II, под надзором единственно Русского Дворянства; по воле Её, служил несколько месяцев в Балтийском флоте, на корабле Максим Исповеднике, и с 1790 года до 45 лет возраста ни шагу из Петрова Града, занимаясь образованием себя и других, попечением о кровных, службою военною, ученою и гражданскою. 1820 года просьбы и просьбы молодого Русского Дворянина Г. В. Д., убеждения многих, решили меня согласиться, оставить спокойствие единообразной жизни, забыть привычки свои и пуститься в дальнее путешествие по России; тем более я должен был согласиться, что хорошо воспитанный молодой человек, в обязанность поставил себе, покоить, лелеять меня вовсю дорогу. И так с упованием на Бога, сопровождаемый благословениями родившей меня восьмидесятилетней, почтеннейшей из женщин и всех честных людей обоего пола, оставя друзей и приятелей, выехал 2-го Июня 1820 в шесть часов утра из прекраснейшего города, столицы благословенного Государя великого народа. Какой-то тяжелый камень лежал на груди моей, и какое-то мрачное молчание не прерывалось до второй станции Мурзинки по Шлиссельбургской дороге; лошади мчали, коляска катилась быстро, пыль носилась за нами, ямщик, хотя и молодец, оплошал, наехал на перила, коляска на боку, тащится… миг, все полетели, охают, – вскочили; я будто пробудился от объявшей меня думы; товарищ мой ушибся до крови выше виска. Бог сохранил его, как и всех нас; егерь с козел с кучером больнее страдали ваш покорный слуга, подобно душеньке, грудью упал на большой клок сена, однако левая рука, с месяц была синевата; хлопотня поднять коляску, которая от сильного удару несколько подалась в лево; крестьяне сбежались; я стоя на новом роковом мосту, облокотясь обеими руками о перила, думал про себя: что тебе сделалось, для чего ты поехал, что за прихоти, видеть других и себя показать? и когда? в сорок пять лет без выезду, имея только книжное понятие о почтовой езде, о дорогах; не воротишься ли! ведь до Тифлиса далеко! Так думая покраснел. Как! Кто-то шепнул мне на ухо, ты написавший