Арнольд Гиллин - Синг-Синг

Мрачные, массивные, гранитные стены тюрьмы пропитаны космополитическими миазмами порока и ужасных преступлений. Здесь заключено несколько тысяч человек в строжайшем одиночном заключении. В каждой келье содержатся более или менее «знаменитость» своего рода, «герой» давно впрочем забытых эпопей, которые когда-то удивляла «весь свет» и давали столько работы: сыщикам, полиции, судебным следователям, прокурорам, судьям, адвокатам и неизбежным репортерам огромных газетных простынь в больших городах Союза. В этих кельях или гранитных могилах (toombs) [3] Так называются кельи заключенными. дышат тюремным воздухом множество осужденных американских граждан и пришлецов со всех концов мира, а большею частию эмигрантов из Старого Света. Главные элементы многотысячной толпы каторжников всех трех разрядов составлены большею частью из пришлого эмиграционного элемента американского общества, как-то: Англичан, Шотландцев, Ирландцев, Немцев, Французов, Итальянцев, Шведов и Испанцев. Наибольший контингент преступников навербован из Англичан и Ирландцев. Бывали случаи когда в Синг-Синге гостили и Русские: так, например, некий Воскресенский отсидел десять лет в «Крепком месте» за разные мошенничества и за фабрикацию фальшивых ассигнаций Союза. Сколько мне известно, этот Воскресенский был не кто иной как сильно компрометированный русский анархист из Москвы, бежавший из Сибири в конце шестидесятых годов. С ним же сидел другой «Русский» из петербургских Немцев под вымышленною фамилией «Кап», за сбыт фальшивых гринбаков в Нью-Йорке, где Воскресенский фабриковал их. «Кап» был приговорен к пяти летней каторге. В Петербурге он был учеником, а потом прикащиком в одном из погребов известного виноторговца-Немца Ш. «Кап» попал в компанию архиплута Воскресенского, и несмотря на свою молодость (ему было не более 24 лет), был уже совершенно испорчен когда его приговорили к каторге. Воскресенскому было около 30 лет. Кровный Американец и Эмигрант-Европеец одинаково пользуются теми условными удобствами которые продиктованы суровым законом страны для заключенных в ужасном «Доме вечного молчания».

Мертвая тишина, железные массивные решетки, чудовищные болты, секретные замки и двери с крошечными окошечками в виде овала, косого квадратика или сердца, огромные засовы и перекладины как нельзя лучше напоминают узнику Синг-Синга что его счеты с жизнью временно закончены, а итог его счета с карающим людским обществом зачастую подводится лишь когда заключенный испустит последний вздох в этой «неудавшейся» жизни. Удивительно ли что смерть для большинства узников Синг-Синга является настоящим избавителем и искуплением их страданий и преступлений? Могущественный хаотический поток общественной жизни вне тюрьмы и однообразный до умоизступления быт гостей «Крепкого места», вот контраст который охватывает душу узника в тот момент когда он переступил порог этого ужасного капища молчания и почти сразу логружает ее в специфическую апатию. Действует ли душа в теле каторжника? Без сомнения, но не вполне. Душа его дремлет и ждет того мига когда наступает освобождение или последний расчет с жизнью… Ужасен должен быть такой конец когда человек годами забывает в тюремном полумраке о том что у него когда-то было начало, – начало свободной и незапятнанной гражданской жизни. Но и здесь, в холодных и безмолвных стенах «Дома вечного молчания», узники-каторжники лелеют пышный и никогда не увядающий цветок души – надежду. В своем убийственном и молчаливом одиночестве, когда все живые на свободе забыли гостя-узника «Крепкого места», за исключением разве сторожа в том тюремном корридоре где помещается могила-келья живого гражданского трупа под известным нумером, да быть-может матери преступника, которая где-ни будь вдалеке вспоминает о нем со слезой или с проклятием, – и тогда этот отверженный, манимый гением надежды, чувствует что и он живет, дышет и имеет неотъемлемое право сказать себе и стенам кельи:

– И я человеке ….

Кто из нас дерзнет отнять у такого потерянного ближнего его заветную мечту? В душе узника неизгладимо врезались знаки начертанные богиней правосудия и жрецами сурового храма её. Что это за знаки? Это срок его заточения… Узник ежедневно и ежечасно шепчет себе:

– Терпи, ведь тебе осталось недолго!

А это недолго длится иногда пять, десять, пятнадцать, двадцать и двадцать пять лет!