Владимир Чивилихин - Память (из романа-эссе)

О Николае Морозове написано немало статей, воспоминаний, диссертаций, только они рассыпаны по журналам, газетам, реферативным брошюрам, малодоступным широкому читателю старым изданиям. Правда, весь этот богатейший материал однажды обобщил Б. С. Внучков, выпустив хорошую книгу "Узник Шлиссельбурга", и я пользуюсь некоторыми сведениями из нее, давно уже тоже ставшей редкостью. Вышла она в 1969 году в Ярославле, где и разошелся почти весь ее десятитысячный тираж. Это была даже не капля в море, а молекула в сегодняшнем книжном океане - ведь только библиотек у нас в стране более трехсот пятидесяти тысяч!

Научное и литературное наследие шлиссельбургского узника составляет около сорока солидных томов. Подытоживая все сделанное Николаем Александровичем Морозовым, мы должны признать его научный и гражданский подвиг из ряда вон выходящим, особым явлением мировой культуры, символом мощи человеческого духа и талантливости русского народа, проявившихся в невыносимо тяжких, бесчеловечных условиях.

Николай Морозов свято верил в "человека воздушного". В Шлиссельбурге он написал фантастический рассказ "Путешествие в мировом пространстве", а по выходе из крепости с интересом следил за развитием воздухоплавания и авиации. И не только следил. Как это ни покажется нам необычным, дорогой читатель, пятидесятишестилетний человек, двадцать восемь лет пробывший в застенках, становится членом Всероссийского аэроклуба, изучает летное дело, конструкции тогдашних аэропланов и воздушных шаров, управление ими, получает звание пилота... и поднимается в воздух! Сохранился с тех лет фотоснимок среди стоек и растяжек аэроплана сидит бодрый старичок в очках. В усах и бороде таится улыбка. Кожаная форма пилота, шлем, наушники, руки без перчаток, готовые спокойно взяться за штурвал.

И вот первый полет в небе Петербурга! Он прошел благополучно, однако не обошлось без печального курьеза. Охранка вообразила, что бывший "бомбист", теоретик и практик политического терроризма намеревался в этом полете низко пролететь над Царским Селом и сбросить на императорские апартаменты бомбу. Дома летчика ждала полиция, но оснований для ареста не обнаружила. Потом Морозов не раз поднимался на воздушном шаре, наблюдал из гондолы и снимал специальным спектрографом солнечное затмение, стал председателем комиссии научных полетов и членом научно-технического комитета аэроклуба, читал лекции о воздухоплавании. Писал в газете, обращаясь к участникам первого перелета Петербург - Москва: "Да, наступает новая крылатая эра человеческой жизни!.. Воздухоплавание и авиация кладут теперь резкую черту между прошлой и будущей жизнью человечества... То, что вы делаете теперь, это только первые проявления вечных законов эволюции человечества".

И еще я вспоминаю его "Звездные песни", стихи, написанные в неволе и на воле. Более четверти века долгими ночами он рассматривал звезды в окошко своей камеры, они помогали ему жить и надеяться.

Скоро станет ночь светлее.

С первым проблеском зари

Выйди, милая, скорее

И на звезды посмотри!

"Заря" в поэзии народовольца Николая Морозова была тем же, чем была она для декабристов, Александра Пушкина, Александра Полежаева и Владимира Соколовского. Только у него эта прозрачная символика часто полнилась более определенным содержанием, которое несло время:

Вот и в сознаньи рассвет занимается:

Мысли несутся вольней,

Братское чувство в груди загорается.

Старых богов обаянье теряется,

Тускнут Короны...

После освобождения из Шлиссельбурга Николай Морозов не поверил в конституцию, которую обещал Николай II, как не поверили в нее, обещанную прапрадедом самодержца, декабристы, взявшиеся за оружие. Стихотворение саркастически называется "Гаданья астролога в Старой Шлиссельбургской крепости в ночь на 6 августа 1909 года":

Скоро, скоро куртку куцую

Перешьют нам в конституцию.

Будет новая заплатушка

На тебе, Россия-матушка!

И вот за эту и другие "звездные" песни, напечатанные в книжке, Николая Морозова снова сажают в крепость, на сей раз в Двинскую. Снова одиночка и снова работа! За год заключения он овладел одиннадцатым языком древнееврейским, написал три тома "Повестей моей жизни", полемическую атеистическую книгу "Пророки", несколько научных статей, ответил на множество писем, что шли к нему со всех концов России. В ее тысячелетней тяжкой истории не было, кажется, аналога этому чудовищному факту - один из самых светлых умов русского народа двадцать девятый год томился в застенке...