Наталья Давыдова - Сокровища на земле

Но, встретясь с ней, смущенный, ты

Вдруг остановишься невольно,

Благоговея богомольно

Перед святыней красоты.

Он процитировал эти строки и помолчал недолго, выжидая, чтобы волшебные звуки отзвенели, растаяли в воздухе. Посмотрел на Катю, как она слушает. Она слушала прекрасно, он мог продолжать.

- Помните, Катя, в альбом Смирновой: "И как дитя была добра". "Чистейшей прелести чистейший образец"... Такие они, пушкинские женщины. Такая и она, хотя вполне современная. Добрая и красивая. Вот еще... в черновиках Евгения Онегина...

Везде искал ее следов,

Об ней задумывался нежно,

Весь день минутной встречи ждал

И счастье тайных мук узнал.

А это из дневника... "Как она мила была! Как черное платье пристало к милой Бакуниной". Эти слова, Катя, я часто повторяю про себя, подумайте только, как просто... "Как черное платье пристало к милой Бакуниной". Все тут есть, - и его шестнадцать лет, и ее прелесть. Она, кстати, была старше его на четыре года. А дальше и вовсе поразительные слова. Цитирую: "Но я не видел ее 18 часов - ах! Какое положение, какая мука! Но я был счастлив пять минут!" Ну, подумайте, подумайте, так написать в шестнадцать лет в дневнике. Я все раньше думал, что это я написал про свою первую любовь. Вы улыбаетесь? У меня у самого всегда слезы от этой чепухи... "Но я не видел ее 18, часов - ах!" Да, Катя, Пушкин для нас для всех что-то вроде бога, и что-то вроде азбуки, и что-то вроде хлеба. Я думаю, что Пушкин в нас, в каждом, и Пушкиным нас можно экзаменовать, проверять на все - на патриотизм, если желаете, на порядочность, на сердечность, да на что угодно. Но вы не за Пушкиным пришли ко мне...

- Как раз за Пушкиным, - ответила Катя.

- Тогда я вам скажу...

- Вы со мной так никогда не разговариваете, - заметил художник ревниво.

- Ну, милый друг, вас другое занимает. И вы не умеете слушать.

- Не мешай, - попросила Катя.

- Я Пушкина читаю всегда. Читаю и перестаю понимать, кто это написал, я за Пушкина или Пушкин за меня, - сказал Петр Николаевич. - Я его так знаю, как только друга можно знать и понимать. Стало быть, мне повезло, и я в двух столетиях жил... "Не торговал мой дед блинами, не ваксил царских сапогов..."

- А она? - Катя показала на фотографию. - Какая?

- Я вас к ней отведу при случае. Хотя это не особенно легко устроить. Она женщина современная и не хочет быть экспонатом. Ей это не нужно, она об этом не думает. А я, старый дурак, к ней пристаю. Мне, наверно, вот эту строчку отыскать хочется: "Как черное платье пристало к милой Бакуниной". А знаете, почему я старый дурак?

- Знаю, - ответила Катя. - Потому что быть старым дураком приятно.

Петр Николаевич смутился, подумав, что художник не зря побаивается своей новой жены.

- Верно! Старому дураку разрешается болтать, открывать душу...

Катя подняла на Петра Николаевича свои серьезные серые глаза, сказала:

- Понимаю.

Она выросла в семье, где сдержанность считалась добродетелью, а душу умели отдавать, но не открывать.

И Петру Николаевичу захотелось ее еще одарить - откровенностью, воспоминаниями, рассказами о приключениях, которые в обычном смысле не приключения, но есть иной счет и иные понятия, и тогда, о, тогда, милая Катя, жить интересно, увлекательно, встречи бывают самые неожиданные.

Милая Катя откинула со лба волосы цвета суровых ниток, застенчиво улыбнулась. Не хватало, чтобы он в нее влюбился, как всегда влюблялся в неярких женщин, в тихие города, в произведения искусства.

Но художник скучал, перебирал книжки, пил холодный чай, ножиком играл. Петр Николаевич стал беспокоиться, что он порежется.

- Уберите ножик в свой бездонный карман, - сказал Петр Николаевич.

- А картинку?

- Тоже. Только угомонитесь, сядьте.

- Ура! - закричал художник. - Жена, уходим! А то передумают и отберут.

Художник сиял. Он бегал и прыгал по комнате, бородатый ребенок в узких штанах, веселый щенок, исчадие ада.

- Хотите выпить? - предложил он по-свойски. - Слетаю вмиг в гастрономчик. Вам после таких умных разговоров очень полезно. Двадцать пять капель. Освежает. Отключает.

- Мы не хотим.

- Очень жаль. Отключка. Но вы не сердитесь на меня?

- Бесполезно.

- Вы сама доброта.

Художник чмокнул Катю в щечку.

- И жена у меня ничего, правда? - Он обаятельно подмигнул Петру Николаевичу. - Мы счастливая пара.

Катя покраснела. "Господи, - подумал Петр Николаевич, - радуется похвале этого злодея, его хорошему настроению, расцветает на глазах..."

- Ладно, Катюша, - сказал Петр Николаевич, видя, что художнику не терпится удрать с добычей. - Мы еще поговорим. У нас будет время, я вам Москву покажу, мою Москву. Арсений сядет работать наконец...