Сергей Довлатов - Письма Ефимову

Единственное, с чем я могу согласиться — это моя страшная раздражительность и невоздержанность, которые не полностью, но хоть процентов на 50 связаны с насильственной трезвостью, но с этим я согласен, хотя все-таки надеюсь, что между раздражительностью и ненавистью есть большая разница.

Нет у меня злых чувств и к Ксане, и я очень, клянусь Вам, сожалею, что не могу общаться с ними, теперь уже по их нежеланию. Я никогда не сделал им сознательно ничего плохого, если не считать злословия (которое все же слова, а не дела) и невоздержанного отношения к ним. Кроме того, на меня сильно подействовал, как ни странно, эпизод, который не следовало бы рассказывать, потому что Вы скажете, что все было не так, что я лгу, но я все-таки расскажу, можете не верить и считать, что это пустяк, как раз с тем-то, что это пустяк, я даже согласен, но как-то все началось с пустяка, а зашло далеко. Короче, Ксана позвонила мне в госпиталь, когда у меня второй день, это правда, было кровотечение, и все были уверены, что у меня рак, а Лене даже сказали об этом, и Ксана позвонила, спросила, как я себя чувствую? Я сказал про кровотечение, и услышал: «Это неправда». Я согласен, что Ксана могла сказать, то есть брякнуть это от испуга, но тогда я как-то несоразмерно оскорбился, так все и пошло. Раздражать-то меня, конечно, и Ксана раздражает, но клянусь Вам, всерьез я ни одного злого слова о них сказать не могу. Я, наверное, буду пытаться что-то изменить в отношениях с ними, хоть и не знаю, что из этого получится.

Что касается автомобиля, то, во-первых, Миша, действительно, хотел мне его подарить, а во-вторых, и тысяча долларов было очень дешево, мне механик потом говорил, что машина этого года и в этом состоянии стоит 1500–1700 долларов. При этом я честно не помню, чтобы жаловался кому-то на Бланка в этом смысле, а если это и было, то в связи с моим злословием, о котором речь впереди.

Дальше я опять кое-что пропускаю, вернее — переношу в конец, а затем Вы пишете о вещах очень щекотливых, о которых надо говоришь с полной откровенностью, что я и попытаюсь сделать, потому что это один из пунктов раздражения, которое возникло у меня по отношению к Вам. Вы пишете, что я обвинил Вас в незаконной торговле «Компромиссом», который принадлежит Поляку и т. д. Позвольте мне совершенно открыто сказать, что я думаю по этому поводу. Я тогда считал и сейчас считаю, что Вы какое-то время продавали «Компромисс» незаконно, мне непонятно, что значит: «дюжина экземпляров, случайно выплывшая на складе», ведь «Компромисс», если не ошибаюсь, стоял у Вас в каталоге, и не один год. Короче, я был уверен, что Вы, печатая «Компр.» по Гришиному заказу, изготовили для себя какое-то количество экземпляров. При этом упаси Вас Господь думать, что меня это смутило, я сам абсолютно грешный человек, причем, настолько, что нет, пожалуй, ни одного преступления, которого я не совершил бы, как минимум, в мыслях, а чаще — в действительности. Мою реакцию вызвали не какие бы то ни было операции с книгами, тем более что я согласен, Гриша мог изрядно до этого попортить Вам крови, но меня раздражало то, что Вы при этом одеваетесь в белые ризы, или как там это принято называть. Я мог бы с увлечением говорить на эту тему, потому что, торгуя (пусть для возмещения своих моральных или материальных убытков, виною которым был Поляк) этими дурацкими книгами, Вы как бы сходили с пьедестала, на который я Вас мысленно взгромоздил в молодости, то есть. Вы нарушали какой-то идеал. Я не хочу продолжать на эту тему, потому что дал себе слово говорить о себе и не переходить на рельсы: «А ты кто такой…». Короче, я обвинял Вас не в какой-то незаконной торговле, а в нарушении моего идеала. Продолжать не хочу и надеюсь, что все ясно.

Дальше. Про передачу книг для Сосноры Вы мне уже писали в сопроводительной записке к бандероли с книгами, и я уже тогда, клянусь Вам, не понял, о чем речь. Ни о чем подобном я не слышал и не заикался. Очень прошу Вас, получая сведения обо мне и будучи сколь угодно убежденным в моей лживости, хитрости и злобе, не считайте все-таки, что все остальные люди говорят только правду, и что никто и никогда не может злословить и в мой адрес тоже. Про деньги и Соснору в связи с Вами я ничего не знаю.

Я, действительно, говорил, что Найман не захотел издать «Ахматову» в «Эрмитаже», но не вкладывал в это никакого смысла, кроме информации, ни над кем не издевался и никого ни в чем не обвинял, да и что я мог бы сказать по этому поводу, какое злорадство могло иметь место, если я сам три лучшие книжки выпустил в «Эрмитаже», а значит, считал же это изд-во достойным для себя. Мне сказали (не помню, кто именно), что Найман не захотел издать книгу в «Эрмитаже», и я кому-то мог говорить об этом без всяких специальных эмоций, и я даже не вижу, какую из этого можно сделать устную «историю».