Георгий Демидов - Писатель

Владимира Гене Россия манила к себе воспоминаниями детства. Как и многие замкнутые от природы люди, он был скрытым мечтателем. Перед подачей заявления о репатриации не обошлось, конечно, без долгих раздумий и мучительных колебаний. Но память о тихих речках, расцветке осеннего леса, ветлах на проселочной дороге как-то не вязалась с представлением, что такой страной управляют жестокие и коварные обманщики. Врут японцы и стареющие вожаки белогвардейщины, которым соваться на родину, несмотря на широкую амнистию 1922 года, конечно, опасно! А место молодого русского - в России. Тут, в азиатской, так и оставшейся чужой, стране, Гене ничего не удерживало. Его родители уже умерли, а молодая жена разделяла его взгляды, хотя была русской, родившейся уже в Харбине. И хотя ей было нелегко расстаться со стариками родителями, она поехала с мужем в Советский Союз.

Здесь бывших "кавэжэдинцев" встретили на вокзалах приветственными речами и оркестрами. Все они, как было обещано, были устроены и на работу, и по части жилья с явными преимуществами перед старыми советскими гражданами. Но через каких-нибудь год-полтора почти все репатрианты оказались уже в дальних лагерях заключения, где их иронически звали "каэржэдинцами". От названия "литерной" статьи "КРД", по которой большинство вернувшихся на родину без суда и следствия водворялись в эти лагеря. КРД расшифровывалась как контрреволюционная деятельность. Притом не совершенная - тогда вступила бы в силу пятьдесят восьмая статья уголовного кодекса,- а могущая быть совершенной при каких-то туманных обстоятельствах. Некий заочный и тайный "суд", рассматривая бывших эмигрантов из России как потенциальную "пятую колонну" в СССР, списками по нескольку тысяч человек в каждом, приговаривал их к восьмилетнему сроку заключения в лагерях принудительного труда. К некоторым приклеивали другой "литер" - ПШ, означавший: "Подозрительный По Шпионажу" и тянувший уже десять лет срока и более строгий режим заключения, чем КРД. Гене пришили "ПШ", вероятно, как лучше других образованному человеку, да еще сыну дворянина и белогвардейского офицера.

Почти девять лет из своего "неразменного червонца" потенциальный шпион в пользу Японии валил деревья на Северном Урале, работал в карагандинских угольных копях, рыл оросительные каналы в среднеазиатских песках. Конечно, его не миновали постоянные спутники сталинских лагерей, голодное изнурение, цинга, пеллагра, не говоря уже о дизентерии, воспалении легких и прочих "случайных" заболеваниях. У Гене оставалась впереди только одна десятая часть всех этих испытаний, когда он был осужден на новые десять лет заключения На этот раз не заочно, не по общему списку и не на основании одного только подозрения, а за преступление, предусмотренное десятым пунктом пятьдесят восьмой статьи,- контрреволюционную агитацию.

Барачные стукачи донесли лагерному оперуполномоченному, что заключенный из "бывших", с нерусской фамилией пишет какую-то "книгу". Делает он это, когда в бараке все спят, лежа на своих нарах или забившись в угол сушилки для мокрой одежды. Свою толстую тетрадь Гене никому не показывает и прячет ее под барачный пол через дыру, которую когда-то проели крысы.

Тетрадь оказалась сшивкой из подобранных, где только можно, тщательно разглаженных и иногда склеенных лоскутков бумаги. Тут были исписанные с одной стороны листки из счетоводных книг, вывороченные наизнанку, старые конверты и даже махорочные обертки. На них огрызком утаенного от надзирательских глаз карандаша Гене делал наброски сцен из лагерного быта. Наброски были яркие и сочные и рисовали этот быт в весьма неприглядном свете. Преступная цель их автора была ясна. Он готовил этюды для своего будущего сборника рассказов о лагере. Известно было даже тенденциозное название этого сборника - "Деревянные бушлаты". Гене имел неосторожность вывести это название на обложке своей тетради, сделанной из "цементной" бумаги. "Деревянными бушлатами" в лагере назывались гробы из горбыля, в которых хоронили умерших заключенных.

Судил Гене военный трибунал при лагерном объединении. Лагерный суд подошел к бывшему шпиону и последышу недобитых белоэмигрантских бандитов со всей возможной строгостью. Для отбывания второй десятки срока "политический рецидивист" был отправлен в только что тогда организованный, заполярный, воркутинский "Речлаг". Здесь в лагере для особо опасных политических преступников он на долгие годы стал "человеком номер...", какой именно явствовало из нашитых на его каторжанскую одежду белых прямоугольников с этими номерами.