Сергей Довлатов - Роль

– Это тот самый Генрих Лебедев, который украл из музея нефритовую ящерицу?!

– Нет, – смутилась Лида, – ты все перепутала. Возникла неловкая пауза. Мне удалось сдержаться.

– Я, – говорю, – представьте себе – другой, еще неведомый избранник.

– Чего это он? – поразилась гостья.

– Не обращай внимания, – сказала Лида. Антонина Георгиевна подошла к столу. Зябко поеживаясь, сложила руки на груди. Потом спросила:

– Хоть выпить-то есть?

– Все кончилось, – сказала Лида, – поздно. Тебе уже хватит.

– Что значит – хватит? Я только начала. Нельзя послать этого типа?

– У меня нет денег!

Эту фразу я почему-то счел нужным выговорить громко и отчетливо. С каким-то неуместным вызовом… И даже с оттенком торжественной угрозы.

– Денег навалом, – брезгливо обронила гостья.

– Все равно, – сказала Лида, – уже третий час ночи. Рестораны закрыты…

Коробку с «Русским бальзамом» она незаметно поставила в шкаф.

– Ну и жизнь в этой колыбели революции! – сказала гостья. Затем потребовала чаю и начала рассказывать о себе. Воспроизвожу ее рассказ дословно. Он прерывался восторженными восклицаниями Лиды. А также моими скептическими репликами. Итак:

«Весь этот год-сплошной апофеоз! Людка Чурсина завалила пробу. Браиловский вызывает меня. Я отказываюсь, Но еду. Людка в трансе. Платье у нее такое страшненькое, а я целый гардероб везу. Туфель – двенадцать пар, нет, вру, одиннадцать. Явилась, значит, с чемоданом на площадку. Браиловский кричит: „Шапки долой! Перед вами – актриса!“ Общий восторг! Короче, Людка – в трансе. Я – в люксе. Приносят сценарий. Я три страницы прочитала и говорю: „Дрэк, а не сценарий. Где фактура? Где подтекст, вашу мать?..“ Собираю шмотки и в аэропорт. Браиловский в трансе. Людка прыгает от счастья… Через три недели сижу в ЦДЛ. Заходит Евтушенко с Мариной Влади…»

– Женька Евтушенко? – спросила Лида. «Ну… Высоцкий был на съемках. Заходит Евтушенко. Естественно, шампанское, коньяк… Знакомит с Мариной. У Марины, я посмотрела, ни грамма косметики, один тон. Я, говорит, Марина Влади. Ты представляешь? А я сижу в открытом платье и ни звука. У Женьки шары вот такие…»

Несколько раз мы с Лидой переглядывались. Затем она сказала:

– Я с утра в резерве. Так что надо спать ложиться.

– Ерунда, – протянула гостья, – сиди. Успеете еще…

Тут мы услышали пошлость. Лида смутилась, я отвернулся и закурил. Мне все это стало надоедать.

Я умылся. Затем поставил будильник на восемь утра. То есть вел себя почти демонстративно.

Лида сложила в раковину грязную посуду. Она казалась такой усталой. Наша гостья тоже приуныла. Потом мы все легли.

– Ой, нет, – сказала Лида, когда я тронул ее за плечо, – успокойся, ради Бога. Поздно… Какие все мужчины – гады!

– Все! Что значит – все? – сказал я.

Но девушка уже спала. Или притворялась, что спит…

Проснулся я около шести часов. Комната была залита невесомым июньским светом. Я сел, огляделся и едва не вскрикнул.

За стеклянной дверью на кухне танцевала Антонина Георгиевна. Танец был изысканный, грациозный, с необычными фигурами, долгими паузами. В руке она держала легкий газовый платок. Бесшумно двигаясь, взмахивая платком, она задевала то край умывальника, то стенные часы, то цветочный горшок.

Глаза ее были полузакрыты. На лице я заметил выражение тихого счастья. Этот безмолвный хореографический номер производил ужасное и трогательное впечатление.

Я разбудил Лиду, и несколько мгновений она следила за гостьей. Потом натянула халат, включила магнитофон и с грохотом отворила рамы. Мне нравилось, что Лида всегда так быстро переходила от глубокого сна к активной деятельности. За исключением тех минут, когда я домогался ее любви…

Я посмотрел в окно. С девятого этажа казалось, что на земле царит абсолютный порядок. Газоны ярко и аккуратно выделялись на сером фоне. Ровные линии деревьев образовывали четкие углы на перекрестках. В эту секунду я испытал знакомое чувство, от которого мне делается больно. Мне захотелось оказаться там, на ветру перекрестков. Там, где человеческое равнодушие успокоило бы меня после всей этой духоты, любви и нежности…

Гостья услышала шум и оказалась на пороге.

– Чего ты поднялась? – спросила Лида. – Еще автобусы не ходят.

– Нужно позвонить в Москву. – Антонина Георгиевна решительно сняла трубку.

По неумолимым законам абсурда ее тотчас же соединили.

– Семен, – крикнула она, – ты дома?

– Ты всех разбудишь, ненормальная, – сказала Лида.