Михаил Арцыбашев - Деревянный чурбан

— А черт же его знал! — обозлился Веригин и в замешательстве стал закуривать, притворяясь, что все внимание его поглощено огоньком спички.

— Нет, не черт! — укоризненно возразил старик. — А ты-то знай, что у каждого свой чурбан есть, и никакая вера перед другой никакого преимущества не имеет… Бога никто же не видел нигде же!.. Ты Бога спрашивал, какая вера ему милее?.. Перед Ним все веры равны, а человеку та и лучше, от которой в нем зла меньше. Ты мимо своего чурбана на Бога смотри, как чурбан-то уже и не чурбан выйдет!.. Вот тебе и весь сказ, а ты над ним подумай. А я пойду… Покорнейше благодарим за угощение!

Старик перевернул стакан, положил огрызок сахара на донышко и встал.

— Большой вы философ! — смешливо сказал Веригин.

— Философ! — горько повторил старик и безнадежно покачал головой. Прощенья просим!

Он вышел, низко выгнувшись в дверях.

Веригин и Шутов долго молчали. Глухой голос, казалось, остался в комнате и давил на душу.

— Любопытный старик! — наконец сказал Веригин, собственно, потому, что не знал, что сказать.

— Он умный старик! — оживился Шутов. — Я с ним очень люблю беседовать… Есть в нем что-то крепкое!

— Да-а… — неохотно согласился Веригин, которому было досадно, что старик как будто бы отчитал его.

— А у нас все вразброд пошло! — помолчав, заметил Шутов, очевидно перескочив к этому от фразы о крепости старика. — Все переругались, перессорились, все программы перепутали… Проиграли дело, а теперь и торгуются, кто прав, кто виноват!.. Тяжело слушать!.. И что тут спорить. Все виноваты!.. Мала было готовности идти до конца… А в сущности, что ж: нельзя от всех требовать геройства!

— Ты-то достаточно, кажется, погеройствовал! — заметил Веригин, с невольной лаской посмотрев на жидкие больные волосы и ясные открытые глаза.

— Какое там геройство! — махнул рукою Шутов. — Что легкие отбили, так это случай!

— Хорош случай! — засмеялся Веригин, и глаза у него стали влажными. Шутов заволновался.

— Нет, в самом деле… — сказал он, видимо желая переменить тему, — все бы это ничего, а скверно то, что лежишь тут, как колода, когда там каждый человек на счету!

— Довольно с тебя!.. Ты и так много сделал!

— Что ж я сделал? Где оно?.. Если хочешь, я, конечно, знаю, что с меня, полумертвого, спрашивать больше нечего, но мне-то от этого не легче! Придут товарищи, начнут рассказывать, газеты читать… ужас что делается!.. Так бы и бросился туда!.. Нет, лежи и кашляй, смерти жди!..

— Ну что ты все о смерти! — неловко перебил Веригин.

— Поневоле будешь, если она за плечами!.. Ты не думай… — вдруг заторопился Шутов и даже покраснел от волнения, — и я смерти не боюсь… в самом деле не боюсь… и не ною!.. Я к ней отношусь, как к факту… Что значит — смерть?.. Когда-нибудь умирать же надо. Мне только жалко, что я не увижу, чем все это кончится!.. Так иногда подумаешь, что пройдет эта полоса, подымется новая волна, будет борьба… будет гибнуть и побеждать, а тебя уже не будет с ними… грустно!.. Не пришлось… А какое, должно быть, счастье видеть победу своей идеи!.. Эх, если бы хоть знать наверное, что мы победим!.. Слушай, скажи по совести, от души, веришь ты, что мы победим в конце концов? — с невероятным волнением спросил Шутов и даже приподнялся.

Веригин взглянул на светлые широко открытые глаза, в которых горел страстный, восторженный вопрос, и ему даже странно стало: три дня осталось человеку жить, а он говорит — мы победим!.. Что ему до того?

— Конечно, победим! — сказал он, невольно потупившись.

Шутов так и остался, приподнявшись на локте. Он смотрел не на Веригина, а куда-то выше, точно через голову товарища, он уже видел своими прозрачными от близкой смерти глазами какое-то победное шествие вдали, какое-то лучезарное новое солнце.

Потом он сразу ослабел и лег. На лбу у него выступил пот, жалко слиплись жидкие белые волосы, глаза помутились.

Веригин сидел потупившись, глядя на свои сапоги. Почему-то он не мог смотреть на Шутова. Этот странный предсмертный восторг больно резал сердце.

Солнце еще не всходило, когда Веригин вышел на знакомую поляну, но верхушки деревьев были уже светлы и воздух прозрачен. Утренняя свежесть молодила, и ноги шагали так легко и охотно, точно им самим доставляло удовольствие нести тяжесть сильного, бодрого, молодого тела.

Внизу, под деревьями, зелень была еще бледная от росы и полянки казались покрытыми инеем. Трава была тяжела и мокра, и не успел Веригин войти в лес, как сапоги уже блестели, точно вымытые, и коленки брюк почернели.