В Добровольский: Собачий лаз

- Колька!

Колька посмотрел, часто моргая.

- Продам духи и тогда купим пороху. Приходи, Колька, завтра.

- Пойдем сичас!

- Нельзя сичас, - уроки. Иди домой.

Колька упрямо уставился в землю:

- Не пойду!

Слегка подтолкнул его:

- Иди!

- Не пойду!

- Ну, пойду я в дом. Ты будешь тут что?..

- Ну, и буду...

Колька взглянул исподлобья, медленно пошел из сада.

- Приходи, стрелять будем.

Колька не оборачивался.

Поднял "Спящую Красавицу", поковырял ярлычек. Сунул разом пузырек в карман и вышел за ворота. Длинная улица наша выходила к песчаному выгону, где стояли маслобойни. Тут пахло то горчицей, то подсолнухами. Здесь добывалась макуха и бывали драки с пузатыми хохлятами. Крепко сжимал пузырек в штанине. У маслобоен орали и матерщинили казаки. Сваливали с подвод, с арб мешки с подсолнухами. Кругом сыпучий песок. А на кладбище сразу стало пустынно и прохладно. С могил пахло чобром. Вышел на обрыв. Внизу, в желтом песке оскалилась каменоломня; как выбитые зубы, валялись белые плиты. Оглянулся по сторонам, спрыгнул в яму. Все нужно сделать быстро, и, чтобы никто не видал. Подошел к самой большой плите, вытащил вспотевшую руку с пузырьком, закрыл глаза, с силой швырнул пузырек в камень. "Спящая Красавица" скользнула по краю плиты и невредимо вонзилась в песок. Быстро вырвал из песка и, на этот раз, без промаха хрястнул о камень. От всей "Спящей Красавицы" остались на камне серебристая пуговка и подтек. Оглянулся по сторонам и прислушался. Тихо в заброшенном карьере. Стал на колени, припал к камню, долго нюхал. Пахло давленной морковью и сырой глиной. Вдохнул еще, еще... Последний раз. Горстью песка забросал следы. Побрел домой. Стало легко, как после скарлатины в прошлом году.

VIII.

С акации видно Наташу. Сидит она под деревом, уронив голову на руки. В распахнутых дверях дома показался сам казначей и Семикобылин - лавочник. Семикобылин с малым выволакивают во двор буфет, обеденный стол, стулья, размахивают руками, кричат. О чем кричат, не слышно.

Что же там такое? Наташа посмотрела в ту сторону и поднесла платок к глазам, вытирает, значит, плачет.

- Еремей, обедать!

За обедом мать опять скулила - то не так, это не так... Всех ругала кровопийцами и жуликами; даже до соборного протоиерея добралась за то, что он "наел живот и завел себе бабу". Думаю, что все на заводе лютые, потому там из людей жилы вытягивают работой. Пойду в доктора, - может, мать не будет так шипеть на людей.

- Шведиха отдает-то?.. - перебила мать бабка. - Аль задаром стирала?

- Черти, ведь... Им што?.. Стирай, пожалуй... Черти...

- Купи стулья. Дешево.

- Купишь поехал в Париш... Семикобылин перебивает... Подавился бы, толсторылый!

Бабушка пригладила мне вихор и жалостливо вздохнула:

- Увозят твоего-то!..

- Кого?

- Кольку...

Кольнуло в грудь.

- Увозят? Куда?

- Уезжают. В губернию увозят.

- Да ты что?..

- Ничего я...

- Жалко?

- Ну да... жалко...

- "Жалко", - передразнила мать - Мало обормотов!

Вскочил, швырнул ложку:

- Мало, мало!

Бросился вон. Что теперь? Побежать на шведовский двор, закричать на Семикобылина, на всех? Проклятые, оттого и плачет Наташа. Обрадовались!

У дома попалась в руки старая заржавленная сабля, которой в старом овраге ковыряли глину. Вошел в бурьян и принялся сносить деревянистые дудки дурмана, кусты лопуха и конского щавеля.

- Вот вам!.. Так вот...

Бормотал, угрожал падавшему бурьяну. Весь в поту пробился к длинной камышовой изгороди сада Ваньки Бочара. Дальше некуда. Воткнул саблю в землю, переводя дух:

- Еще покажу... как тут расти!..

Возле самой изгороди что-то живое закопошилось вдруг под опавшим дурманом, копошилось и пищало:

"Медянка!.."

Гадюка быстро выскользнула и сердито подняла голову с мышенком в пасти. Глаза - как два злых огонька. Рот разодран жадным стараньем проглотить мышь. Сердце упало. Будто сковали всего; рубил, но все мимо. Змея улепетывала. Но вот - удачный удар и кольца змеиные забились на месте. Свивались, развивались, хвост хлестал землю. У змеиных кусков ползала и тыкалась в землю головой мышь. Рыженькая шубка зализана, как голова цырюльника Морозова.

"А что, если самка погонится или самец?.. Смерть как налетит... И хвостом, хвостом..."

Быстро подхватил мышь, завернул в край рубашки и пустился вон из сада, а страх морозом подирал спину. У сарая, на убитой площадке, на самом солнцепеке плюхнулся и бережно выложил мышь. Она еще жива, но уже чуть-чуть ползает.

"Проклятая змея... Проклятый Семикобылин... Всех душит... И Наташу... Длинный, как змея, и руки длинные..."