Юрий Дружников: Диалог - от 'Бесов' до 'Ангелов'

Ю.Д. Если бы я эту историю придумывал, мне было бы легче сделать ее более правдоподобной. Я действительно встретил человека, которому поручили состряпать такое письмо. Делали это впопыхах, и Андропов вспомнил про своего человека. Свой в двух смыслах: чекистский, связанный с органами, и свой -вместе работали, проверен, не подведет. А когда свой, то не думают, умеет или не умеет. А редактор Ягубов какой? Кто вообще командовал всеми делами в стране -- умные люди? Да ведь они подбирали подходящих себе еще глупее себя, потому что так удобнее руководить. Горбачев, например, умный человек, но сколько лет прикидывался придурком среди них, чтобы забраться наверх. В романе действует закон литературной достоверности, которая оказывается иногда важнее исторической точности.

В.С. Когда вы писали посвящение: "Моим друзьям по обе стороны барьера -- с надеждой", то имели в виду и надежду дожить до издания в России?

Ю.Д. Посвящение было предпослано американскому изданию. А сперва в самиздате было другое, более важное для читателя: "Просьба не искать под вымышленными именами знакомых, ибо это ни к чему хорошему не приведет". Что касается надежды, я вкладывал в это слово более широкий смысл: упование на крушение зла, на уничтожение ржавого занавеса и как результат публикацию романа, который писался, когда автор еще и не думал отделяться от отечества. Тогда перспектива перемен, если и виделась, то не при жизни нашего поколения.

В.С. Надежда на публикацию романа как следствие развала системы? Может, наоборот: надежда возлагалась на то, что система рухнет в результате появления таких книг? Помнится, вы сами утверждали тогда, что появись в России "Архипелаг ГУЛАГ", система и полгода не продержится.

Ю.Д. Мы тогда наивно переоценивали силу слова. Нас к этому приучили. Но и сегодня я не стал бы недооценивать произведений Александра Исаевича.

В.С. В запоздалом выходе "Ангелов на кончике иглы" в России есть и свои положительные стороны. Я прочитал почти все рецензии на "Ангелов"; критики усматривают в романе сатиру. А мне видится в "Ангелах" лишь один элемент сатиры -- резко выраженное критическое отношение к действительности, скепсис по поводу существующего в стране режима. Ни нарочито выраженных условностей, ни доведения реальности до абсурда, ни гиперболизации -- никакой специфической сатирической атрибутики в книге нет. Во всяком случае не больше, чем, скажем, ну что ли, у Бальзака. Впрочем, и критиков можно понять: совсем недавно многое, изображенное в романе, представлялось фантасмагорией, гротеском. А роман оказался первым реалистическим описанием брежневской эпохи, первым серьезным, без уверток и эзоповщины, художественным ее осмыслением. Ведь она пока в прозе остается в каком-то смысле вакуумом, если не считать того, что разрешили напечатать в те годы. Трезвое, даже, я бы сказал, циничное изображение жизни газеты в "Ангелах на кончике иглы" было поначалу воспринято как сатира. Натура настолько абсурдна, что и ее отражение в романе выглядело гротескным.

Сегодняшний российский читатель, после открытия архивов, после того, как стали известны сотни фактов, характеризующих как всю систему, так и частную жизнь кремлевской камарильи, поймет, что сатиричен не роман, сатирична сама действительность. Время -- порядочный человек, как говорят итальянцы: оно все расставило на свои места.

Ю.Д. Перебираю в уме сцены романа, ищу хоть одну, которая бы в нынешних условиях вызывала ощущение гротескности, и не могу найти. Включая и эпизоды из личной жизни "товарища с густыми бровями" или угрозу маршала бронетанковых войск ввести в редакцию танки, если его статья не будет напечатана. Это были услышанные истории, но о многом писал интуитивно... Вот когда начинаешь понимать значение слов Пришвина, сказавшего, что без выдумки не может быть художественной правды, что только выдумка спасает правду.

В.С. В 68-м ввели войска в Чехословакию. Мы кипели внутри и -- молчали. Мне кажется, роман начат был под влиянием финала чешского ренессанса, задавленного танками. Тогда у многих было ощущение, что нас измазали в дерьме. Кто-то отважился выйти на Красную площадь. Кто-то поднял свою планку протеста в литературе. Сегодняшнему российскому читателю важно примерить себя к тогдашнему состоянию писателя, если читатель одного возраста с ним. Или, если он молод, попытаться понять своих отцов.

Ю.Д. Думаю, истоки были прозаичней. Семь лет я проработал в московской газете. Одни журналисты делали стремительную карьеру, другие пьянствовали прямо в редакции. Я стремился описать технологию сотворения великой лжи, дьявольскую кухню, тайны кремлевского двора, куда мне довелось заглядывать. После Чехословакии 68-го в Москве стали давить интеллигенцию, литературу, печать, искусство, театр, -- испугались, что возможен рецидив. Мы тогда много говорили, что предстоят тяжелые годы не только для чехов, но и для всего "лагеря".