Юрий Дружников - В гостях у Сталина без его приглашения

-- Крышка открыта, будто кто-то только что играл... Нет, товарищ Сталин сам не играл на рояле. Этот рояль принадлежал товарищу Жданову. Товарищ Сталин очень любил товарища Жданова и любил, когда тот играл. Когда Жданов умер, Иосиф Виссарионович приказал этот рояль привезти. На этом рояле играли те, кто бывал в гостях.

-- Здесь? -- вырвалось у кого-то.

-- Нет, не здесь. Рояль переносили в зал.

Стало быть, рояль принадлежал бывшему свекру Светланы Иосифовны. А где же гармошка, на которой также любил играть Жданов? Нет, гармошки не было. Между тем экскурсовод открыла дверь, которую мы не заметили. Это был еще один выход -- из спальни на застекленную террасу. Плетеная дачная мебель, кадки с землей для цветов, но без цветов. На террасе холод. Мороз зарисовал стекла узорами.

-- Последние месяцы, когда наш вождь уже не мог гулять, он любил проводить время на этой террасе, -- сказала экскурсовод. -- В ту последнюю зиму, несмотря на морозы, он любил подолгу сидеть здесь в тулупе, шапке-ушанке и валенках.

Продрогшие, возвращаемся мы в спальню, оттуда в зал. Теперь зажгли для нас свет в левой, если идти из спальни, части помещения. Здесь, на желтоватом лакированном паркете, стоят несколько кадушек с пальмами и наискосок, не увязываясь с залом для заседаний, выдвинулся вполне домашний диван с круглыми валиками и нелепо высокой вздутой спинкой, заканчивающейся полочкой для статуэток. Диван как диван. Такой же стоял и у нас в комнате до войны. Очень неудобно было на нем сидеть. Голос экскурсовода звенит и падает:

-- На этом диване вождь советского народа товарищ Сталин лежал больной и сконча...

Неоконченное слово повисло в тишине. Из глаз ее выступили самые настоящие слезы. Заплакала Нина, за ней кто-то еще из девочек. Наконец, экскурсовод справилась с собой и продолжила спокойнее:

-- Справа вы видите алые подушечки с орденами и медалями, которыми его наградили партия и правительство.

Она аккуратно и долго перечисляет, каким орденом, за что, когда. Наши глаза бегают за ее указательным пальцем. Вдоль стены, прикрывая камин, венки из бумажных цветов с железными зелеными листьями: от ЦК, от Совмина, от Союза писателей и прочих организаций, будто его еще только будут хоронить. Но студентов уже ведут по его апартаментам, разрешают заглянуть в шкафы. Значит, он все-таки умер. А если умер, для чего такая тщательная охрана? Почему нас стерегут, чтобы никто ни на шаг не отстал? И сейчас помню это чувство, тогда у меня возникшее. Чувство западни. Привезти-то привезли. А вот выйдем ли отсюда? Нас провожают в прихожую и велят одеться.

-- А где кабинет? -- робко спрашивает кто-то.

Ответа не поступает. После я прочитал у Аллилуевой, что кабинет был запроектирован архитектором. Но дом много раз перестраивался по приказам хозяина, и кабинет за ненадобностью исчез.

Для нас открыта дверь. Выбираемся на воздух. Он промозглый и сырой. Автобус отворяет дверцу. Кино прокручивается в обратном порядке: лесная дорога в слепящем свете прожекторов, проходная. Осмотр, проверка документов по списку. А когда он подъезжал, прожекторы тоже слепили? Или для него их выключали? Наконец, выезжаем на шоссе. Через полчаса нас выпускают у станции метро "Киевская". На душе пустота и странное чувство освобождения.

Для приведения впечатлений в норму той зимой я решил совершить паломничество в Кунцево еще раз, самостоятельно. Найти место и посмотреть хотя бы снаружи, из лесу, как оно выглядит, чтобы лучше запомнить. Намерением своим я поделился с приятелем, а он мне рассказал про человека, который туда пару лет назад съездил.

Человек пересек лес, держа за руку маленького сына. Успели они пройти буквально несколько шагов в направлении запретной зоны, когда тихо подъехала машина и его пригласили сесть. На допросе спросили, почему он оказался на шоссе. Он искренне ответил, что слышал, будто здесь проезжает товарищ Сталин, и хотел показать его сыну. Итог -- десять лет за умысел покушения на вождя.

-- Туда хочешь? -- поинтересовался приятель.

-- Так ведь Сталин умер, -- возразил я.

-- Много ты понимаешь! Умер, но дело его живет.

В общем, тащиться туда я побоялся и вскоре об "умысле" позабыл.

Дочь Сталина называет Кунцевский дом мрачным и пустым. Это субъективное ощущение. Мне он таковым не показался. Светлый, просторный, а при том нашем коммунальном уровне жизни -- просто роскошный. Вокруг сказочная природа. Что же все-таки меня тогда смутило? Поныне не могу объяснить собственное ощущение. Попробую сформулировать так: шел в театр на Шекспира, а увидел Софронова.