Николай Лесков - Том 9

В этом направлении я продолжал беседу с моею гостьею и спросил ее:

— Дурные свойства человека, которого вы любите, внушают к нему какое-нибудь неуважение?

— Очень сильное и очень постоянное.

— Но вы стараетесь иногда его оправдывать.

— К сожалению, это невозможно: для него нет ни каких оправданий.

— Тогда я позволю себе спросить: что же, ваше негодование к нему, пребывает ли оно постоянно в одном положении или оно иногда ослабевает, иногда усиливается?

— Оно постоянно усиливается.

— Теперь я спрошу вас, — вы ведь позволяете мне спрашивать?

— Пожалуйста.

— В эту минуту, когда вы сидите у меня, где ваш супруг?

— Дома.

— Что он делает?

— Спит в своем кабинете.

— И затем, когда он встанет?

— Он встанет в восемь часов.

— И что он будет делать?

Гостья улыбнулась.

— Он умоется, он наденет пиджак, пройдет к детям и будет играть полчаса на биксе * 28 Бикс — маленький наклонный бильярд, доска которого утыкана рядами шпилек, между которыми гонится шарик; в XIX веке был особенно распространен в Китае. , потом подадут самовар, из которого я налью ему стакан чаю.

— Вот, — сказал я, — стакан чаю, самовар и домашняя лампа — это прекрасные вещи, около которых мы группируемся.

— Прекрасно сказано.

— И это проходит более или менее — приятно?

— Да, для него, я думаю.

— Извините меня, в этом деле, которое вам угодно было раскрыть мне, он один имеет право, чтобы о нем подумать, — не дети, которые могут и должны даже этого никогда не знать, и уж, конечно, не вы… Да, не вы, потому что вы нанесли ему страдание, между тем он — лицо пострадавшее. Поэтому об нем надо подумать, чтобы он не страдал, и представьте себе, вместо того чтобы он, по обыкновению отпив чай и, может быть, с уважением поцеловав вашу руку…

— Ну-с?

— И потом, когда он пойдет заняться делами… потом поужинает и спокойно пожелает вам доброй ночи, — вместо всего этого он услышит ваше открытие, из которого узнает, что вся его жизнь с первого месяца или даже с первого дня супружества поставлена в такую бессмысленную рамку. Скажите мне, добро или зло вы ему этим сделаете?

— Не знаю; если бы я это знала, если бы я могла это решить, то я не была бы здесь и не разговаривала об этом. Я у вас спрашиваю совета, как мне поступить?

— Совета я вам дать не могу, но я могу сказать мнение, которое во мне складывается. Однако для того, чтобы оно имело в моих глазах определенную форму, я еще позволю себе предложить вам один вопрос… Чувства никогда не пребывают в человеке в одном и том же положении… Ваше нерасположение к тому ослабевает?..

— Нет, она обостряется!

Она воскликнула это с болью в сердце и даже как будто привстала и хотела отстраниться от чего-то, что я видел в моем воображении. Несмотря на то, что мне не видно было ее лица, я чувствовал, что она ужасно страдает и страдание это дозрело до такой степени, что не могло оставаться дольше без развязки.

— Следовательно, — сказал я, — вы осуждаете его всё строже и строже…

— Да, чаще и чаще…

— Прекрасно, — сказал я, — теперь я позволю себе сказать вам, что я считал бы благоразумным, чтобы вы, возвратившись домой, сели к вашему самовару так, как вы садились к нему прежде.

Она слушала молча; глаза ее были устремлены на меня, и я видел их сверкание сквозь вуалетку, слышал, как громко и учащенно билось ее сердце.

— Вы мне советуете продолжать мою скрытность?

— Не советую, но думаю, что так будет лучше для вас, для него и для ваших детей, которые во всяком случае ваши дети.

— Да почему лучше? Значит, тянуть бесконечно!

— Лучше потому, что при откровенности все было бы хуже, и бесконечность, о которой вы говорите, сказалась бы еще печальнее того, о чем вы думаете.

— Моя душа очистилась бы страданием.

Мне казалось, что я вижу ее душу: это была душа живая, порывистая, но не из тех душ, которых очищает страдание. Потому я ничего не ответил о ее душе и снова упомянул о детях.

Она заломила обе руки так, что пальцы ее хрустнули, и тихо поникла головой.

— И какой же будет конец этой моей эпопее?

— Хороший.

— На что вы надеетесь?

— На то, что человек, которого вы любите или, по вашим словам, не любите, а с которым вы свыклись… станет вам день ото дня ненавистнее.

— Ах! он мне и так ненавистен!

— Будет еще больше, и тогда…

— Я вас понимаю.

— Я очень счастлив.

— Вы хотите, чтобы я его бросила молча?

— Я думаю, что это был бы самый счастливый исход из вашего горя.