Нодар Думбадзе: Собака

- Ну-ка дай поглядеть на тебя! - сказал я и присел перед ней на корточки.

"Эх, что это вы со мной сделали!" - всхлипнула она. Из левого, неповрежденного глаза собаки текли слезы. Я снял рубашку, разорвал ее пополам, смочил в воде и перевязал собаке глаз, потом лапу. Почувствовав облегчение, она благодарно взглянула на меня и опять заплакала. И тут я не выдержал, сел на песок и тоже заплакал. А собака - даром что животное: она прекрасно понимает, почему плачет человек. Искалеченный пес подполз ко мне и ласково ткнулся мордой в мои колени...

...Помню, однажды - было мне тогда лет четырнадцать, - когда дочь Гервасия Джабуа - Тину выдали замуж за Арсена Сиамашвили из села Набеглави, я впервые взмолился богу: "Боже, прибавь мне шесть лет, и не видеть Арсену красавицы Тины..." И теперь я опять мысленно попросил: "Боже, дай мне силы справиться с буфетчиком, а потом хоть убей меня!.." И никогда, никогда я так сильно не жаждал исполнения своей мечты, как теперь, сидя под мостом в обнимку с бездомной собакой...

- Что это такое?! - удивленно воскликнул дед, когда я извлек из корзины ошпаренного пса.

- Собака! - ответил я.

- Дрянь какая-то, а не собака! - плюнул дед.

- Ничего не дрянь! Это буфетчик ее ошпарил кипятком!

- Заслужила, значит. Ворюга!

- Голодная она! - вступился я за собаку.

- Ну-ка сними тряпки!

Я снял повязку, и дед осмотрел собаку.

- Мда-а, не вовремя ее ошпарил душегуб! В жару раны заживают долго... Принеси-ка масло, смажем ей больные места... Ну, лапу-то она сама себе вылечит, а вот с глазом...

...На другое утро в нашем дворе уже раздавался собачий лай. Несмело и негромко, но собака лаяла...

Как только мы ее не называли - Джек, Джульбарс, Беляк, Мурка, собака не отзывалась ни на какую кличку. Тогда мы решили звать ее просто Собака. Спустя месяц у нее зажила лапа, затянулась рана на морде. Ошпаренные места покрылись новой густой шерстью. И стала она веселой и красивой собакой, каких и вовсе не было на селе.

Особыми талантами, сказать по правде, она не отличалась, но вообще-то соображала неплохо: детей и женщин не трогала, среди всех деревенских кур хорошо отличала нашу единственную несушку и даже оказывала ей благосклонное покровительство. Что же касается мужчин - кроме меня и деда она не признавала на селе ни одного мужчину. Я был уверен - ненависть к мужскому полу вспыхнула в Собаке в день, когда буфетчик так безжалостно ошпарил ее.

Соседи часто жаловались деду:

- Что же это получается, Спиридон! Уже и в гости к тебе нельзя зайти! И где ты его откопал, паршивого пса! Птичку к дереву не подпустит, проклятый! Прогнал бы его к чертям или хоть посадил на цепь, что ли!

Дед только улыбался. Он так подружился с Собакой, что прогнал бы из дому скорее меня, чем ее. Собака чувствовала это. Изредка, когда я ходил в лес за дровами или ночью - на мельницу, она шла за мной, все же остальное время лежала в ногах у деда и с благоговением ждала его приказов, глядя на него грустными влюбленными глазами. Стоило упасть с дерева яблоку или груше, Собака срывалась с места и, опережая свинью, мчалась к дереву, хватала плод зубами и приносила деду. Дед ласково гладил ее по шее, потом очищал плод, съедал его, а кожурой угощал Собаку. И она ела кожуру с необыкновенным удовольствием, - а ведь под деревьями было полно тех же яблок и груш. А как Собака умела слушать! Пожалуй, она была единственным существом, способным часами внимать деду, в сотый раз рассказывавшему одну и ту же историю. И чем длиннее бывал рассказ, тем внимательнее слушала Собака, и глаза ее словно просили деда: "Ради бога не пропусти ни одного слова!"

Однажды я стал свидетелем такого диалога.

- Эх, дружок, кабы не эта проклятая война, разве пришлось бы тебе жрать гнилые груши?! - говорил Собаке дед, печально качая головой.

- Вот именно! - согласно кивала она.

- Небось ты вкус мяса забыла, бедняжка? - спрашивал дед.

- Увы, забыла! - вздыхала Собака.

- Ничего, все уладится, - успокаивал ее дед, - вот появится скоро отец Гогиты - Арсен, присмотрит за нами. А? Как ты думаешь, ведь присмотрит? - Собака не знала моего отца, но все же утвердительно кивала головой. Дед продолжал: - Кончится же когда-нибудь война, будь она проклята!.. И хворь моя пройдет. А? Пройдет ведь?..

Так сидели они часто на балконе, грелись на солнышке и думали: дед об окончании войны, о возвращении сына. Собака... Собака, наверно, думала о мясе...

Ну, а во всем остальном наша Собака вела себя, как все собаки на свете. Ночь спала на дворе. Считала обязательным своим долгом лаем откликаться на крик петуха, мяуканье кошки, вой шакала. Ворчала на полную луну, колесом выкатывавшуюся из-за Медвежьей горы. Улаживала свои любовные дела. Подняв лапу, мочилась в огороде на свежезеленевшие грядки сельдерея. И еще: услышав, как где-нибудь начинала вопить и причитать несчастная женщина, получившая похоронку на мужа, сына или брата, поднимала вверх морду и разражалась жалобным воем.