Вячеслав Пьецух - Заколдованная страна

Я сказал:

– Думается, что не так. То есть я полагаю, что власть не имела для большевиков самостоятельного значения. Просто таким образом у нас сложилось социал-демократическое движение, что во главе его оказались грубо, строптиво верующие фигуры. В том-то все и дело, что никакие они были не атеисты, а именно что сугубо религиозные люди, безоглядно исповедовавшие свой политический идеал. Они верили в Маркса-Энгельса-Ленина, как христиане в бога-Отца, бога-Сына, бога-Святого Духа. Как христиане различных конфессий веровали, что только за ними истина, а все прочие – еретики, и их следует сжигать на костре, так и большевики верили в то, что они правы окончательно и бесповоротно, а оппортунистов и ревизионистов надо отстреливать, как собак. Христиане веровали в чудеса, и большевики свято веровали в то, что к двадцатому году разгорится всемирная революция, а в восьмидесятом сам собой построится коммунизм Христиане стояли на том, что не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься, и большевики стояли на том, что социальное счастье достигается только кровью, что интересы эксплуатируемого большинства выше понятий о нравственности и праве. Как истые христиане, расплевавшиеся с жизнью, вроде столпников и молчальников, презирали реальность и ради спасения за гробом шли на самые противоестественные деяния, так и у большевиков голова болела не столько о благоденствии народном, сколько о том, чтобы, дух вон, упразднить частную собственность на средства производства, а там хоть трава не расти, хоть вымри Россия до последнего человека! Я к чему, ребята, веду: я веду к тому, что все дело в стиле исповедания, не в боге, а в том, как ты его понимаешь. Если некультурно верить в народную медицину, то можно загнуться от приворотного зелья или разрыв-травы. А если культурно верить в свою звезду, то ты, по крайней мере, скостишь какой-никакой объем глупых переживаний. Короче говоря, вся беда в том, что наши большевики были, во-первых, сугубо религиозны, а во-вторых, некультурно религиозны; но банальными похитителями власти они не были никогда.

– Позвольте с вами не согласиться, – сказала Вера. Я великодушно пожал плечами.

– Вообще самое ужасное, – молвила Ольга, – что в революцию обе стороны руководствовались чисто религиозными отношениями. Ведь Россия – это тоже религия, и белогвардейцы исповедовали Ее так же бездумно и горячо, как большевики свою диктатуру пролетариата. И вот сошлись Иванов с Петровым, один как бы католик, другой – гугенот, и давай молотить друг друга ради светлого будущего России!…

Ольга, призадумавшись, замолчала и вдруг опять затянула песню:

За входной дверью, на лестничной площадке, вроде бы послышался какой-то невнятный шум. Из-за звуков пения и гитары природу его было трудно определить, но тем не менее я подумал, что это явился-таки бывший Ольгин супруг, и в предвкушении скандала во мне все точно одеревенело. Следовало бы тут же встать, распрощаться и отправиться на улицу Красных Зорь, от греха подальше, но вместо этого я всего-навсего с тоской посмотрел в окно серое, рваное, какое-то поношенное небо, вдали торчала фабричная труба цвета свернувшейся крови, стая голубей висела над кособокими, грязными ленинградскими крышами, похожая на пестрый воздушный шар. Я подумал, что и пятьдесят лет тому назад все это можно было увидать из окошка, и сто лет тому назад, и даже сто пятьдесят, за вычетом разве что фабричной трубы, и только в середине первого тысячелетия нашей эры… Нет, не так… Около того времени, что пророк Мохаммед открыл эпоху хиждры, в Китае обособилось государство У и начала выходить первая газета, Карл Великий только-только принялся строить свою империю, а в Византии разразилась продолжительная братоубийственная война, где-то среди этих ингерманландских болот, на которых впоследствии Петр I заложил Северную Пальмиру, родилась новая общность – русь. Если я не ошибаюсь, многое намекает на то, что это было понятие не национальное, а профессиональное; скорее всего под именем «русь» проходили в то время отряды профессиональных военных, занимавшихся разбоем, но не гнушавшихся и торговлей, в которых мешались славяне и скандинавы, жившие тогда в тесном соседстве и даже свойстве, о чем говорит такое историческое обстоятельство: если на западе Европы норманны выступали преимущественно как грабители и захватчики, то в славянских землях – преимущественно как торговцы. Русью же они могли называться и по реке Рось, что впадает в Днепр, где, предполагая, как говорится, от фонаря, у них была военная база – во всяком случае царевич Иван, несчастное чадо Ивана Грозного, написал на полях канона Антонию Сийскому, дескать «нарицается Русь по реце Русе» – и еще оттого, что по-фински и ливски Швеция будет «руси», или еще почему-либо, по каким-то уж совсем темным причинам, ибо впервые это имя упоминается у пророка Изеркииля. Что бы там ни было, и шведы себя называли русью, как в случае с византийско-славянским посольством к королю Людовику Благочестивому, хотя в их языке и не имелось такого этнографического понятия, и новгородцев киевские поляне называли русью, а новгородцы впоследствии называли так киевлян, и восточные народы называли русью всех светловолосых-голубоглазых, отчаянных воинов и землепроходцев, которые разговаривали по-славянски.