Дмитрий Дурасов - Шкиперская рыбалка

Утоптав снег и устроившись удобнее на ведре, шкипер выставил вперед удочку и повел. Удочка, дрожа и подергиваясь, плавно стала опускаться к лунке и, застывая на мгновение, опять начинала дергаться, подрагивать и ползти вверх и снова опускаться. Высунув от напряжения кончик языка и как-то загадочно и плутовато улыбаясь, дядя Петя дразнил окуня. Вдруг он почувствовал глухой, переданный леской и древком удочки удар рыбы по блесне и подсек. Легкую блесну точно сразу налили ртутью, и приманка, дергаясь живой уже тяжестью, потянула удочку книзу. Отбросив удочку, шкипер схватился за леску и принялся, как говорят рыболовы, "шить", - быстро и однообразно двигая руками, выбирать леску с добычей. Из лунки, удивленно глядя на дядю Петю, выбрался здоровенный окунище. Шкипер схватил его обеими руками, сунул палец под мокрую голову, в жабры, и умело вывел из розовой костяной глотки блесну. Окунь, сияя яркими неземными глазами, дернулся, посунулся головой между пальцев и, заскучав, провис в кулаке. Шкипер бросил его за спину и опять булькнул блесной. На этот раз, как ни дразнил дядя Петя окуней, поклевки не было. Леска обросла толстой колбаской льда и цеплялась за края лунки; шкипер время от времени протискивал леску между пальцев, счищая лед, и недовольно шевелил бровями. "Пойти, что ли, на другую лунку ?"

Вообще дядя Петя не любил менять шило на мыло и бегать с места на место, считая, что при удаче всегда наловишь и на одной, обсиженной и верной, лунке. "И терпением тоже можно рыбу взять... - знал дядя Петя. - Не торопись, не дергайся, посиди, подумай о том, о сем, глядишь - подойдет и цапнет опять!"

Терпения у шкипера хватало. Порой, еще в молодых годах, отойдя на ялике от баржи и просидев целый день с малой поклевкой, он сдавался и сматывал удочки только после десятого грозного окрика тети Зины: "Петро! Петро!!! Вот с места мне не сойти! Клянусь чем хочешь... Зашвырну сейчас борщ за борт! Сил моих больше нету его греть зазря!" Однажды тетя Зина, прокричав в двадцатый раз, топнула ногой, скинула юбку и прямо в одном тельнике, лихо сверкнув глазами, бросилась за борт. Юнга спустил ей на веревочке миску с горячими блинами, и тетя Зина, положив блины на голову, бешено подплыла к лодочке дяди Пети и, высунув блины над самыми его удочками, крикнула: "На, жри, идол!" И идол, задумчиво глядя на поплавки, молча съел все блины...

Жизнь дяди Пети была связана с рекой, а в реке, как расплавленное серебро, плавала рыба, и шкипер черпал это серебро себе на пропитание, на приварок к маленькому жалованию. Рыба кормила и даже поила шкипера, и поэтому он чувствовал к ней уважение и болел за нее сердцем, когда видел, что ее несправедливо губят.

"Вот завели новый обычай - кур или там поросят мальком подкармливать. Колхозные рыбаки и рады; растянут мелкоячеистый невод на пол-Волги и тащат тоннами малька, а потом жалуются: рыбы нет! Неразумно это, не по-хозяйски! Вот у нас на Дону артельные казаки иной раз до смерти засекали за мелкую рыбу, только крупняка брали и по уговору. Да и рыбалка-то для них была праздником - раза три-четыре в году праздновали".

Леску дяди Пети дернуло, и пошел столбом к лунке еще один головастый, тяжелый окушок. Шкипер бросил его за спину, суеверно, боясь сглазить удачу, он не любил смотреть и считать пойманную рыбу. Тотчас опять шарахнуло по блесне, зацепилось, взвилось и оторвалось... Шкипер поморщился: "Ну вот, пошел теперь доносить всей братии, что за вещь крючок... Ладно, не мой, значит, был..."

Дядя Петя закурил самокрутку и посмотрел на свою хату. Труба над домом не дымилась, выше крыши вздымались пустые, молчаливые по зиме скворечники. "Дожить бы нам с Зину-хой до весны..." - с внезапной тоской подумал дядя Петя и, словно наяву, услышал протяжный, молодой голос Зины: "Ничего Петро, не дрейфь... Доживем! Может такое случиться, что забыла о нас курносая ведьма! Сколько раз должны мы были, родной мой, погибнуть и не сдюжить, а не брала нас с тобой смерть. Вспомни, лада моя, и не печалься!"

И многое дядя Петя вспомнил, что забыть нельзя и забыть хочется. Страшнее всего, несправедливее были бомбежки. Когда их маленький незащищенный буксир и пять тяжело сидящих и медленно, как само время, идущих барж бомбили улыбающиеся и кивающие из небесной сини фашистские летчики. Самолеты, точно огромные черные чайки, кружили над судами и роняли свои черные бомбы, стремясь попасть на его, дяди Петину, чистую палубу. И нагадив, оставив после себя обгорелое, искореженное месиво, тонущих, израненных матросов, снова взмывали за облака и обращались там в невидимое, прерывистое гудение. И дядя Петя назло им выходил на широкую белую палубу и, сдерживая бешено рвущееся сердце, брался за швабру и медленно, не глядя вверх и не пригибаясь, водил ею по палубе от бака до юта. И рядом в белой рубахе стояла тетя Зина и, сняв с головы косынку, распускала по ветру длинные косы и глядела на шкипера потемневшими, остановившимися глазами, точно разрешив великую свою загадку и мучение и счастье: "За что я его так полюбила?.."