Николай Гоголь - Том 1. Ганц Кюхельгартен. Вечера на хуторе близ Диканьки

Ты посмотри, тиран жестокий,
На грусть убитыя души!
Как вянет цвет сей одинокий,
Забытый в пасмурной глуши!
Вглядись, вглядись в свое творенье:
Ее ты счастия лишил
И жизни радость претворил
В тоску ей, в адское мученье,
В гнездо разоренных могил.
О, как она тебя любила!
С каким восторгом чувств живым
Простые речи говорила!
И как внимал речам ты сим!
Как пламенен и как невинен
Был этот блеск ее очей!
Как часто ей, в тоске своей,
Тот день казался скучен, длинен,
Когда, раздумью предана,
Тебя не видела она.
И ты ль, и ты ль ее оставил?
Ты ль отвернулся от всего?
В страну чужую путь направил,
И для кого? и для чего?
Но посмотри, тиран жестокий:
Она всё также, под окном,
Сидит и ждет в тоске глубокой,
Не промелькнет ли милый в нем.
Уж гаснет день; сияет вечер;
На всё наброшен дивный блеск;
Прохладный вьется в небе ветер;
Волны чуть слышен дальний плеск.
Уже ночь тени настилает;
Но запад всё еще сияет.
Свирель чуть льется; а она
Сидит недвижно у окна.

Темнеет, тухнет вечер красный;
Спит в упоении земля;
И вот на наши уж поля
Выходит важно месяц ясный.
И всё прозрачно, всё светло;
Сверкает море, как стекло. —

  В небе чудные вот тени
  Развилися и свились,
  И чудесно понеслись
  На небесные ступени.
  Прояснилось: две свечи;
  Двое рыцарей косматых;
  Два зубчатые мечи
  И чеканенные латы;
  Что-то ищут; стали в ряд.
  И зачем-то переходят;
  И дерутся, и блестят;
  И чего-то не находят…
  Всё пропало, слилось с тмой;
  Светит месяц над водой.

Блистательно всю рощу оглашает
Царь соловей. Звук тихо разнесен.
Чуть дышит ночь; земля сквозь сон
Мечтательно певцу внимает.
Лес не колышется; всё спит,
Лишь вдохновенна песнь звучит.

  Показался дивной феи
  Слитый с воздуха дворец,
  И в окне поет певец
  Вдохновенные затеи.
  На серебряном ковре,
  Весь затканный облаками,
  Чудный дух летит в огне;
  Север, юг покрыл крылами.
  Видит: фея спит в плену
  За решеткою коральной;
  Перламутную стену
  Рушит он слезой хрустальной.
  Обнялись… слилися с тмой…
  Светит месяц над водой.

Сквозь пар окрестность чуть сверкает.
Какую кучу тайных дум
Наводит моря странный шум!
Огромный кит спиной мелькает;
Рыбак закутался и спит;
А море всё шумит, шумит.

  Вот из моря молодые
  Девы чудные плывут;
  Голубые, огневые
  Волны белые гребут.
  Призадумавшись, колышет
  Грудь лилейную вода,
  И красавица чуть дышет…
  И роскошная нога
  Стелет брызги в два ряда…/n
  Улыбается, хохочет,
  Страстно манит и зовет,
  И задумчиво плывет,
  Будто хочет и не хочет,
  И задумчиво поет
  Про себя, младу сирену,
  Про коварную измену,
  А на тверди голубой,
  Светит месяц над водой.

Вот в стороне глухой кладбище:
Ограда ветхая кругом,
Кресты, каменья… скрыто мхом
Немых покойников жилище.
Полет да крики только сов
Тревожат сон пустых гробов.

  Подымается протяжно
  В белом саване мертвец,
  Кости пыльные он важно
  Отирает, молодец.
  С чела давнего хлад веет,
  В глазе палевый огонь,
  И под ним великой конь,
  Необъятный, весь белеет
  И всё более растет,
  Скоро небо обоймет;
  И покойники с покою
  Страшной тянутся толпою.
  Земля колется и — бух
  Тени разом в бездну… Уф!

И стало страшно ей; мгновенно
Она прихлопнула окно.
Всё в сердце трепетном смятенно,
И жар, и дрожь попеременно
По нем текут. В тоске оно.
Внимание развлечено./n
Когда, рукою беспощадной,
Судьба надвинет камень хладный
На сердце бедное, — тогда,
Скажите, кто рассудку верен?
Чья против зол душа тверда?
Кто вечно тот же завсегда?
В несчастьи кто не суеверен?
Кто крепкой не бледнел душой
Перед ничтожною мечтой?

С боязнью, с горестию тайной,
В постель кидается она;
Но ждет напрасно в ложе сна.
В тме прошумит ли что случайно,
Скребунья-мышь ли пробежит, —
От вежд коварный сон летит.

Печальны древности Афин.
Колон, статуй ряд обветшалый
Среди глухих стоит равнин.
Печален след веков усталых:
Изящный памятник разбит,
Изломлен немощный гранит,
Одни обломки уцелели.
Еще доныне величав,
Чернеет дряхлый архитрав,
И вьется плющ по капители;
Упал расщепленный карниз
В давно-заглохшие окопы.
Еще блестит сей дивный фриз,
Сии рельефные метопы;
Еще доныне здесь грустит
Коринфский орден многолепный,
— Рой ящериц по нем скользит —
На мир с презреньем он глядит;
Всё тот же он великолепный,
Времен минувших вдавлен в тму,
И без вниманья ко всему.