Борис Екимов: Мальчик на велосипеде

И, словно подтверждая ее слова, выехал из двора мальчик на велосипеде, тележка погромыхивала сзади, а в ней - коса. Тележка погромыхивала голыми железными ободьями, а мальчик, заглушая ее громыханье, порыкивал, изображая голос мотора, и переключал рукою невидимую скорость. Переключил, нажал на педали и покатил.

До самого дома Хурдин молчал. На базу мать принялась молоко цедить, а Хурдин закурил, уселся на лавку, в тени.

- Ты бы погодил чадить-то, я тебе парного волью.

- А? - не понял ее Хурдин.

- Молочка, говорю, волью, попей.

- Спасибо.

Хурдин принял от матери кружку молока и поднес ее к губам - и вдруг отставил.

- Мама, - сказал он.- А почему их не заберут, ребятишек? В детдом бы забрали, что ли?

- Откуда я знаю?..

- Ну, вы бы заявили... Управляющий позвонил... И заберут их.

- Не удумай. Этот черт зевлоротый нас тогда спалит.

- Какой черт?

- Да отец ихний. Придет и спалит,- убежденно сказала мать.- Это такой, от черта отрывок. Лучше их не трогать. Ты гляди не удумай. Да они ничего,успокоила сына мать.- Сережка, он неглупой, он все могёт. И люди им приносят, кто щей, кто молочка. Надысь посылку они получали, бабка прислала.

- У них бабка есть?

- Значит, есть.

- А чего же она глядит? Взяла бы...

- Кто ее видал, эту бабку? Може, она еще хужей живет.

Хурдин выпил молоко, не почуяв вкуса его.

- Сладкое? - спросила мать.

- Сладкое,- послушно повторил Хурдин.

- Хорошая коровка, нечего сказать. Конечно, молодая, первым телком, а молочко...

Мать говорила что-то еще, но Хурдин ее не слышал: мальчик стоял перед глазами. Хурдин пытался вспомнить черты его лица, но они смывались. И виделся лишь мальчишка на велосипеде. Синий бумажный костюмчик, кепочка с целлулоидным козырьком, тонкие руки на руле.

- Ты меня и не слухаешь?! - вернул его к яви оклик матери. - Либо уснул?

- Нет-нет, я слушаю.

- Шурку, говорю, на стойле видала и Лексевну. Петрову дочку, куму Василису - всем переказывала тебя проведать прийти. Мишки Харитонова жена тоже спрашивала. В кухне истоплю тебе побаниться с дороги. А я петушков зарублю. Как же, люди придут...

Вечером, готовясь встретить гостей, Хурдин переоделся и вышел из дома в сером костюме, при галстуке. Мать в первый миг обмерла, а потом заплакала. Она кинулась к сыну, но обнять его не посмела, и вернулась к столу, и, опершись на руку, стала глядеть и плакать с открытыми глазами, и причитать:

- Да какой ты у меня хороший... Неужто я тебя родила да вскормила. Отец бы поглядел... Не привел господь...

В хорошем костюме, при галстуке, Хурдин и впрямь был чужим на подворье, словно из другой жизни, из телевизора вышел.

И родня и гости, что пришли на Хурдина посмотреть, чувствовали себя неловко, церемонились, беспрестанно извиняясь. Осторожно расспрашивали о загранице, о видах на войну. Бабы, потаясь, шпыняли мужиков, не давая им выпить. Тем более что хозяин водки не пил.

Посидели и разошлись. Мать убирала со стола. Хурдин на крыльце курил и глядел на остывающее небо. А хутор уже засыпал. Гасли огни.. Но в доме переселенцев, так хорошо видимом отсюда, с крыльца, горел свет. Хурдин смотрел туда и думал о мальчике. Чем он занят сейчас, в эту пору? Почему не спит? Собственное детство Хурдина уплыло далеко; малые годы сыновей стояли рядом, но неприложимы были они к теперешним дням мальчика, не могли помочь. И Хурдин глядел на лучистые окна домика и мог представить себе лишь телевизор да поздний ужин. И все.

Мать на кухне убралась, и пошли в дом. На воле комары одолевали, да и пора было спать. От горницы, от парадной кровати Хурдин наотрез отказался.

- Стели в боковушке, - сказал он. - Что я, гость?..

- А кто же?.. Да какой дорогой...- проговорила мать, но сына послушалась.

Хурдин включил телевизор, непривычно малый, с крошечным экраном.

Ложились спать. Хурдин подошел к окну и поглядел в темноту. Весь хутор уже уснул, но дом переселенцев по-прежнему светил в ночи желтыми окнами.

- Мама? - спросил Хурдин.- А чего они не спят? Мальчишка этот, без матери?

- Переселенцы, что ль? Не знаю. Кажеденно свет жгут.

- Может, чего случилось у них?

- Да чего случится! Сережка, он... - мать не договорила и зевнула сладко.Ныне лишь до подушки - и в сон покачуся. Сердце на покое. Ложись, сынок.

Мать легла, но, против обещания, не сразу заснула. Она полежала, вспомнила и через тьму двух комнат громко сказала:

- А мы, сынок, Витю похоронили... Здесь, у нас.

- Какого Витю?

- Твоего дружка. Такой хороший похорон был. Музыку привезли. А почему его не в городе схоронили? Либо они с женой не жили?