Борис Екимов - Рассказы

- Не надо про нас объявлять,- скромно сказал он.- Мы без объявления, втихаря. Кое-кому пузырек поставим. Там тоже есть наш брат, который кирнуть не любит. Поставим пузырек, и нас проведут. И вот захожу я,- уверенно шагнул Федя в круг слушателей. - Не пугайтесь! - громко объявил он, вздымая руку. - Я вам ничего плохого. Пару ласковых хочу сказать. Вы тут, конечно, собрались все начальство, у вас образование. А я простой шоферюга, два класса и коридор с братом Митькой на двоих. Но я вам пару ласковых вес же скажу. Я понимаю, государства разные. Мы вроде при социализме. У других - капитализм. Ну, и что из этого? Война-то, война-то зачем? Кому чего мы докажем? Мало воевали?.. А проку? Вы же все здесь сидите, тоже детные, а кое у кого и внуки. Ну, а эта малышня, она в чем виноватая? - с болью проговорил Федор. - Им эта казня за что? Нечего их было и на свет выпускать в таком разе. Да и самим нам какая польза от войны? Худо-бедно, хоть и жалуемся вечно, а сейчас, слава богу, все есть. Босый-голый никто не ходит, и хлебушко обдутый едим. Жить да жить, жить да радоваться,- со вздохом и болью, но как-то по-доброму проговорил Федор, вздымая руку. - Отработал, рыбалить иди, за грибами, книжки читай, козла забей, по хозяйству там, в огороде копошись. Чего еще надо? А вы, я погляжу,погрозил он пальцем своим невидимым собеседникам,- не туда, я гляжу, дорожки топчете, хоть и с образованием. Заседания у вас, конференции, ездите, ездите, каждый день в газетке - то вы приехали, то уехали. Договора какие-то подписываете, чтобы по-мирному все... а толку? Договора подписали, а сами бомбы готовите. Атомная, да водородная, да господи боже мой... А сами-то,разозлился Федор,- два века, что ли, жить собираетесь?! Или думаете по крысиным норам залезть, попрятаться, а Федя, мол, давай воюй! Нехорошо так,укорил Федор,- не по совести.

И вот я вас чего спрошу. Да почему же вот мы, простые люди, живем по-хорошему? А тоже ведь своими дворами, тоже вроде отдельное государство, заборы у нас и все такое. Как же мы без договоров, без подписей, а все же ладим, по-соседски, без бомбов. А, наоборот, и выпьем вместе, и в праздник погуляем. Деньжат надо занять или там за хлебом-солью - опять к соседям. Один побогаче, другой победнее. У меня вот, положим, сосед живет Валеев, татарин. И ничего. Вон у Алексея цыган живет. Тоже разная нация. А живут, за виски друг друга не тягают. По-человечески. Хоть и поругаются бабы, например. У них это запросто. Поругались - помирились, но живем. Ножи друг на дружку не точим. Под углом не караулим с кирпичом. А чтоб с ружьем или с гранатой какой...

- Ну, вот как это мы живем? - после некоторого молчания спросил Федор. Может, вы бы у нас поучились? Раз у вас не выходит, позовите, мы подсоветуем. Вот так,- Федор закончил и победно своих товарищей оглядел.

Те посмеивались. Кто-то спросил:

- А ты на каком языке с ними гутарить будешь?

Тут Федор маленько растерялся, но его выручили:

- Не боись, там с любого языка передадут. Переводчики.

- Точно! - обрадовался Федор. - Будь спок, поймут.

- Поймут-то поймут...

Курево доцедили и пошли к машинам. Пора было выезжать.

Но Федины речи не враз из головы выскочили. И кое-где спорили, смог бы Федя или не смог на эту конференцию пролезть, втихаря. Одни говорили, что это брехня, другие верили в такую возможность.

Такие вот номера стал выкидывать Федор Чинегин. Жена его Шура и другие люди лишь рот разевали.

А может, и в самом деле с головой у Федора что-то случилось? Ведь не зря он больше месяца в больнице провалялся. Пластом лежал, не вставая. Это уж потом ему встать разрешили, в самом конце. А сначала...

Сначала, в первые больничные дни, Федор чувствовал только боль. Потом оклемался. Но нужно было лежать и лежать. Он и лежал. Время стояло летнее. Четыре мужика, что вместе с Федором в палате обретались, были "ходячими" и целыми днями во дворе находились. А Федор томился один.

Он лежал на спине, вытянув поверх белой простыни темные, клешнястые, жилистые руки, щедро изукрашенные синими наколками. Тяжелые руки лежали неспокойно. То так их Федор укладывал, то эдак, а все вроде неловко. Неловко было лежать и лежать. Непривычно и очень тягостно.

Четыре пустые койки красовались рядом, четыре стены стояли, перед глазами - пустой потолок. И все. Из сорока пяти лет, что прожил Федор на белом свете, еще ни разу не оставался он вот так: в безделье и один. И оттого тягостно было. Временами, задремывая, Федор забывался и, очнувшись, прямо-таки вскидывался на кровати: "Чего это я лежу среди бела дня?" Но тут же приходил в себя и вздыхал и принимался перекладывать то так, то эдак праздные руки.