Борис Екимов: Зять

Мартиновна после райцентровской колготы да машинной езды не сразу пришла в себя. Плешка уехал, а она стояла, опасаясь во двор родной идти.

Но все пока было спокойно. Хутор лежал в теплой сентябрьской тиши. Деревья в садах еще не желтели. Лишь кое-где тронуло багрецом маковки груш. В палисадниках алели гроздья калины; пестрели, доживали летнюю пору простые цветы: астры, петуньи, высокие георгины.

Словно на казнь, со вздохом, крестясь, Мартиновна ступила в свой двор. Здесь, за высоким крепким забором, в безветрии, было и вовсе по-летнему тепло. Старая бабка Макуня в пуховом платке, валенках и плюшевом жакете сидела возле кухни с хворостиной, внука стерегла. Вовка лез во все углы, куда не положено. Бабка, а вернее, прабабка стращала его:

- Шелужиной тебя... неуемный...

Мартиновна, словно наскучав по внуку, подхватила на руки этот теплый дорогой комочек, проговорила:

- Жалюшка моя...

И разом стало ей легче: не для себя - для малого внука старалась, для него и для дочери.

А дочь Раиса выглянула из кухни, спросила у матери:

- Ты где блукаешь? Увеялась - ни слуху ни духу...

- Плешка в район ехал. Я прицепилась, насчет пенсии. Дурят нас. Солонечихе боле моего принесли.

От дочери Мартиновна правду таила. Раиса не в нее удалась: покорная овца, обмануть ее - раз плюнуть. Тем более - ночная пристежка: под чьим боком греется, с тем и песни поет, про завтрашнее не думает.

- Солонечихе принесли на две тысячи боле моего! - возвысила голос Мартиновна, потому что, еще не увидев зятя, почуяла взгляд его. - Бесстыжие! У меня стажу - хоть на базар неси! Я - почетный колхозник!

Зять сидел возле сарая, рыболовные снасти ладил. Любил он это дело.

- Я им вложила ума! - опуская внука на землю, закончила Мартиновна и ушла в дом, чтобы переодеться да от зятя укрыться. Он ведь, словно колдун, прищурится и все насквозь видит.

Обедали в летней кухне. Мартиновне кусок в горло не лез. Понимала она, что шила в мешке не утаишь: не ныне, так завтра Костя обо всем узнает. Что будет тогда? Уж точно - в последний раз за одним столом сидят: Раиса с внуком, Костя; мальчик тянется к отцу, мешает ему - привычное, семейное, сердцу дорогое.

Слава Богу, заглянула соседка, Раисина сверстница. Обедать она не стала, но ушла не вдруг. Жаловалась на колхоз, в котором с весны не платят. А на работу ходи, коров не бросишь. Завидовала вслух Раисе, хвалила Костю, что из колхоза не побоялся уйти. Речи были обычные после нынешней уборки, когда про миллионы узнали.

- Копейку начислят - и той не дождешься, - жаловалась соседка. - Потом да потом... На вас поглядишь - завидно...

Под эти разговоры Мартиновна быстро доела и в огород ушла. Завидовали нынче многие. А вот было ли чему?

Сколько пережили, сколько пролили слез, когда Костя из колхоза решил уйти. Он и работал-то в колхозе без году неделю. Да и работал ли? В скотниках - не захотел. На дробилке - пыльно. В плотниках - мало платят.

А потом вдруг надумал и объявил: "Из колхоза надо выходить, пока не поздно". Сколько слез было... А он стоял на своем: "Уходить надо, пока другие в затылке чешут. Тарасов не зря ушел". Мартиновна плакала в голос: "Тарасов в тракторе зародился. Он и спит в нем. И сын - весь в него. А у нас? Сейчас ли в колхозе не жить?! Бери чего хочешь, никто слова не скажет. Хоть сено, хоть зерно. Огрузись..." - "Потому и надо уходить, через год-другой все растянут". Неожиданно его поддержала Раиса, сказав: "Он - мужик. Он - в силах". Мартиновна сдалась. Дочери в ту пору пришло время рожать. Как спорить с ней? Тем более с глазу на глаз сказала Раиса матери: "Либо ты не видишь? Он попивать начал. Нудится. Пускай к делу прислоняется. Сладит он".

Написал заявление. Бумаги ездили оформлять Костя с Мартиновной. Где нужно, Мартиновна кулаком себя в грудь стучала: "Два ордена! Почетный колхозник! Имею право!" И Костя не промах был: подмазать умел, с людьми разговаривать. Он и прежде, надо ли огород вспахать, сено привезти, обычно говорил: "Организуем. Готовьте горючее".

Но одно дело - погреб выкопать, тележку зерна привезти, другое - триста гектаров земли, кус немалый Челядины выхватили.

На хуторе, когда узнали, головами качали да посмеивались: "Бабка Макуня будет пахать". Колхозный бригадир Чапурин - он по соседству жил - спросил Костю напрямую:

- Зачем берешь землю? Людей баламутить?

- Попытаем, - спокойно ответил Костя.

- Чего пытать? Ты же в земле ни бум-бум. Лишь червяков копаешь для рыболовства.

- А я у добрых людей совета спрошу, - так же спокойно ответил Костя. - У тебя, например. Ты ведь подскажешь, когда пахать да когда сеять, - и, помолчав, добавил: - А кто на хуторе может? Турчок? Шаляпин? Сытилин? Ванька Махно? - считал он хуторских пьяниц. - Ну, кто?