Олег Ермаков - Река (Свирель вселенной - 3)

Появляется солнце.

Он встает и идет дальше. У него легкая ноша. И сам он легок, как птица. Как журавль.

Журавль кричит малиновому солнцу.

И теперь он знает, в чем загадка, страсть журавля.

В его крике смертельная тоска и радость.

Это ликующая печаль.

Он пытается ему подражать.

Он набрасывает на плечи одеяло, чтобы солнце высушило. И идет, как верблюжий погонщик.

Где-то лодка, но ее уже не найти. Когда-то он был лодочником. А стал верблюжьим погонщиком. Погоняет свои мысли в пустынях.

Верблюжий погонщик! пропой свои песни.

Йехе! Псалом утренних рек.

Вода в косых полосах света.

Из раннего солнца.

Лезвия трав.

Капелька крови.

Он идет по перепаханному и незасеянному полю, перепрыгивает глубокие борозды. Облачка пыли вылетают из-под ног. Над полем, напоминающим грязные застывшие хляби, провисают провода высоковольтной линии. Мойрами стоят черные металлические опоры, держат стеклянными пальцами электрические линии, словно нити чьих-то судеб.

Он останавливается на заросшем травою островке под железными ногами мачты, ложится. Провода потрескивают. По этим сосудам льется кровь городов, всей цивилизации. Железные нити тянутся от мачты к мачте, огибают холмы, уходят по просекам. На Байкале Ремизов тоже тянул провода. Впервые он его увидел пристегнутым монтажной цепью к столбу. Электрик, он изнывал от шума местной электростанции.

Над полем летел "кукурузник".

Вот еще кого можно причислить к самым пространственным животным, летчиков. Птицы и летчики- цари пространства.

На восходящих потоках от нагретой солнцем земли, используя пульсацию воздуха, завихрения, перемены ветра; альбатрос в антарктических просторах... аисты осенью в Испании набирают высоту и планируют в Африку... молчуны с кровавыми носами: перед осенним полетом устраивают смотр, забивают насмерть больных и слабых... Это происходит и сейчас. Кто-то движется по всеземным трассам, птицы, олени, киты. Колонны, ощетинившиеся стволами, по ущельям, пескам, мимо нищих глиняных жилищ, черных палаток с отарами, кострами, мимо вытянутых тополей, кладбищ, уставленных каменными перьями и утыканных древками с зелеными знаменами; колонны ползут, хрустя траками; по обочинам чернеют кости сожженных машин; ночью восходят созвездия над благоухающими страшными садами: Киносура, Кохаб, Феркад, Йильдун, Дубхе, Мерак, Фекда, Каффа, Алиот, Алькайд, Мицар, Красный Антарес в Скорпионе. Под камнями на земле его двойники, их ловят, бросают в банку с фалангой, и чудовища вступают в бой, трещит броня, клещи вгрызаются в брюшину, ломаются лапки, насекомые дерутся с бесстрастными глазами, точно такие же глаза у них, когда они едят мертвечину, растаскивают по степи клочки кожи и мяса смердящей тухлятины, уносят в себе, на своих зубцах трупный яд... Кто-то об этом? Солдат на Байкале.

Тошнотворное зрелище звезд и насекомых и пялящихся на все это людей. Иногда не хочется быть с ними, быть ими.

...Он лежал почти на воде. Среди воды, кустов, осоки. Здесь протекал ручей; ручей разбивался на несколько проток, и на сухом клочке земли между проток он и залег, устроив гнездо из осоки. Он лежал тихо и не шевелился. Вечер был безветренный, и на шелест сухой осоки сразу бы обратили внимание. Только это он и может противопоставить им. Его осаждали мухи, тело затекло, но он терпеливо лежал, не меняя позы. Терпение - его спасение.

Днем, конечно, нельзя ходить в этих местах. Запросто можешь столкнуться с кем-нибудь. Ну и что? Как это, ну и что. Нет, не все так просто. Его вид выдает. Что выдает. Все. Он не может спокойно взглянуть в чье-нибудь лицо. Тем более что-то ответить. Ведь прохожий возьмет и что-либо скажет. О чем-либо спросит. Дрожь прошла по всему телу. Это настоящий ужас: вопрос, обращенный к тебе. Сказать слово - в этом какая-то смерть.

Молчать, лежать, здесь, среди воды, его не унюхают собаки.

Вечерело, и от воды тянуло прохладой.

И неожиданно все та же давняя, извечная волна ударила в него, накрыла все страхи, боль, и он почувствовал, как это хорошо - и ясный вечер, и мелкое дрожание осоки под напором воды, запахи земли, травы, волшебный аромат подогуречника. И согревшаяся под ним земля. Дыхание. Тело, струящиеся в нем красные ручьи, сердце, работающее безостановочно, ритмично, неслышно день и ночь, за годом год, десятилетие за десяти... но ведь ему еще нет и двух десятков... А кажется. Ну да. Он коснулся древнейшей какой-то жилы. Словно зацепил глубинную струю. И его обдало темной кровью. Темной кровью было его молчание. Темная кровь связала ему язык. Темная кровь текла под шкурой, пульсировала в запекшейся горячей ране. На самом деле он далеко дезертировал по реке.