Александр Фадеев - Разгром

- Давай руку, подсоблю... - без насмешки сказал Гонча-ренко. - Удумали тоже!

- Да как же он, стерва... гадов таких... убивать мало!.. - кричал Морозка, порываясь к мокрому и оглупевшему парню. Тот, держась одной рукой за Гончаренку и обращаясь исключительно к нему, другой бил себя в грудь, голова его тряслась.

- Нет, ты скажи, нет, ты скажи, - повторял он, чуть не плача, - значит, всякому так: захотел - и в зад, захотел и в зад?.. - Заметив, что к месту происшествия стекается народ, он пронзительно закричал: - Рази виноват, виноват кто, что жена, жена у его... Гончаренко, опасаясь скандала, а еще больше за Морозкину судьбу (если о скандале узнает Левинсон), бросил визжавшего парня и, схватив Морозку за руку, потащил его за собой.

- Идем, идем, - строго говорил он упиравшемуся Морозке. - Вот вышибут тебя, сукиного сына... Морозка, поняв наконец, что этот сильный и строгий человек действительно сочувствует ему, перестал сопротивляться.

- Что, что там случилось? - спросил бежавший им навстречу голубоглазый немец из взвода Метелицы.

- Медведя поймали, - спокойно сказал Гончаренко.

- Медве-едя?.. - Немец выпучил глаза и, постояв немного, вдруг ринулся с такой прытью, как будто хотел поймать еще одного медведя. Морозка впервые с любопытством посмотрел на Гончаренку и улыбнулся.

- Здоровый ты, холера, - сказал он, почувствовав какое-то удовлетворение от того, что Гончаренко здоровый.

- За что ты его? - спросил подрывник.

- Да как же... гадов таких!.. - снова заволновался Морозка. - Да его б надо...

- Ну-ну, - успокоительно перебил Гончаренко, - за дело, значит?.. Ну-ну...

- Собира-айсь! - кричал где-то Бакланов звонким, срывающимся с мужского на мальчишеский голосом. В это время из кустов высунулась мохнатая Мишкина голова. Мишка посмотрел на людей умным зелено-карим глазом и тихо заржал.

- Эх!.. - вырвалось у Морозки.

- Ладный конек...

- Жизни не жалко! - Морозка восторженно хлопнул жеребца по шее.

- Жизнью ты лучше не кидайся - сгодится... Гончаренко чуть улыбнулся в темную курчавую бороду. Мне еще коня поить, гуляй себе. - И он крепким, размашистым шагом пошел к своей лошади. Морозка снова с любопытством проводил его глазами, раздумывая, почему он раньше не обращал внимания на такого удивительного человека. Потом, когда становились взводы, он, сам того не замечая, пристроился рядом с Гончаренкой и уж всю дорогу до Хаунихедзы не расставался с ним. Варя, Сташинский и Харченко, зачисленные во взвод Куб-рака, ехали почти в самом хвосте. На поворотах хребта виден был весь отряд, растянувшийся длинной цепочкой: впереди, согнувшись, ехал Левинсон; за ним, бессознательно перенимая его позу, Бакланов. Где-то за спиной Варя все время чувствовала Мечика, и обида на его вчерашнее поведение шевелилась в ней, заслоняя то большое и теплое чувство, которое она постоянно испытывала к нему. Со времени ухода Мечика из госпиталя она ни на минуту не забывала о его существовании и жила одной мыслью о новой их встрече. С этим днем у нее связаны были самые задушевные, затаенные - о которых никому нельзя рассказывать, - но вместе с тем такие живые, земные, почти осязаемые мечты. Она представляла себе, как он появится на опушке - в шагреневой рубахе, красивый, стройный, белокурый, немножко робеющий, - она чувствовала на себе его дыхание, мягкие курчавые волосы под рукой, слышала его нежный, влюбленный говор. Она старалась не вспоминать о недоразумениях с ним, ей казалось почему-то, что такое не может больше повториться. Одним словом, она представляла себе будущие отношения к Мечику такими, какими они никогда не были, но какими они были бы ей приятны, и старалась не думать о том, что действительно могло случиться, но доставило бы ей огорчение. Столкнувшись с Мечиком, она, по свойственной ей чуткости к людям, поняла, что он слишком расстроен и возбужден, чтобы следить за своими поступками, и что расстроившие его события много важнее всяких ее личных обид. Но именно потому, что раньше эта встреча представлялась ей по-иному, нечаянная грубость Мечика оскорбила и напугала ее. Варя впервые почувствовала, что грубость эта не случайна, что Мечик, может быть, совсем не тот, кого ждала она долгие дни и ночи, но что нет у нее никого другого. У нее не хватало мужества сразу сознаться в этом: не так легко было выбросить все, чем долгие дни и ночи она жила - страдала, наслаждалась, - и ощутить в душе внезапную, ничем не заполнимую пустоту. И она заставляла себя думать так, будто ничего особенного не случилось, будто все дело в неудачной смерти Фролова, будто все пойдет похорошему, но вместо того с самого утра думала только о том, как Мечик обидел ее и как он не имел права обижать ее, когда она подошла к нему со своими мечтами и со своей любовью. Весь день она испытывала мучительное желание увидеть Ме-чика и поговорить с ним, но ни разу не оглянулась и даже во время обеденного отдыха не подошла к нему. <����Что я буду бегать за ним, как девочка? - думала она. - Ежели он вправду любит меня, как говорил, пущай подойдет первый, я ни словом не попрекну его. А ежели не подойдет, все равно - одна останусь... так ничего и не будет>. На главном становике тропа пошла шире, и рядом с Варей пристроился Чиж. Вчера ему не удалось поймать ее, но он был настойчив в таких делах и не терял надежды. Она чувствовала прикосновение его ноги, он дышал ей на ухо какие-то стыдные слова, но, погруженная в свои мысли, она не слушала его.