Михаил Федотов - Иерусалимские хроники

Он нападал на Григория Сильвестровича. Он размахивал мясистыми кулаками перед самым его носом и вздымал их к потолку. Он бегал по комнате, спотыкался, как прибой, о ковровую дорожку и все сильнее мял и пинал ее на сгибах. Но через несколько минут он закашлялся, приостановился и приготовился слушать, что ему возразят.

Но Григорий Сильвестрович ничего не отвечал и загадочно ухмылялся: ему очень понравился рав Барух -- приезжий был тертым калачом! Психическая атака дородного рыжего раввина никакого впечатления на него не произвела. Слушая вполуха, доктор Барски подошел к небольшому пыльному оконцу и с интересом стал разглядывать суетящуюся магистраль знаменитого иерусалимского квартала. Что за чудо Меа-Шеарим в начале весны!

Черные ангелы-франты мчались навстречу друг другу, как стремительные эскадренные миноносцы. Парочки юных сойферов траурными бабочками порхали по узким тротуарам и, казалось, вот-вот должны были столкнуться насмерть лбами! Шли тяжелые баржи -- ангелы-кормильцы семей с массивными гормональными задами, за которыми едва поспевали нежные астеничные важенки в силиконовых матросках. Как перископы подводных лодок, всплывали на поверхность очкастые шойхеты и меламеды из окрестных ортодоксальных школ, неслись по течению красавицы-каравеллы в напудренных шотландских париках и угловатые незамужние канонерки с бледно-голубыми глазами и густыми пеньковыми косами! Что за прелесть эта весна! Но вот Григорий Сильвестрович еще раз улыбнулся своим мыслям и открыто повернулся навстречу степенному раввину.

И странное дело! Как ни различна была жизненная фабула этих людей, как ни разнились их оттепели и заморозки, бури, прибои и отливы, но любой человек, глядя в первый раз, как они стоят друг против друга на фоне портретов дер митл Ковенского Гаона и ковенских крыш со сладким дубовым дымком, подумал бы, наверное, что это два брата, два древних сказочных рыцаря Витольда, два кентавра со шпорами, два борца "сумо", которые, еще миг, и начнут толкаться массивными животами. И неизвестно, что могло бы еще померещиться прохожему, а между тем, они не состояли даже в далеком историческом родстве. И если Григорий Сильвестрович всегда выдавал себя за Иафета, то рав Фишер был несомненным Симом. Но толкаться животами насмерть ни Иафет, ни Сим почему-то не стали, а еще через минуту кабинет заполнился теплым воркующим голосом Григория Сильвестровича Барски, "толстого-барского", как называли его когда-то однокашники и друзья.

Удивительным было вот что: рав Фишер, который никому в городе в ус не дул -- да что там в городе! - тот самый рав Фишер, который, как бегемот, как слон, мог поставить на место любого всезнайку и еще утереть ему нос лихой арамейской фразой, а когда речь заходила о "краеугольном камне", то могучий ковенец всегда успевал подумать, что речь идет именно о нем, -- так вот этот рав Барух-Менахем Фишер на несколько минут вдруг абсолютно стушевался, чего с ним за всю жизнь практически никогда не случалось. Он вдруг заметил, что сидит, как проситель, на самом краешке своего великолепного кресла, но как оказался в нем, начисто не помнит! Так что приходилось думать о высших силах, в существовании которых рав Фишер и так ни капельки не сомневался.

От слов этого чугунного гостя голова рава Фишера начинала ходить ходуном. Ему самому понятно было, что Григорий Сильвестрович именно захлопотался в Европе, и в Израиль ему было вовремя не выбраться. И что портфель с письмом был украден или бесследно исчез -- в это тоже можно было поверить. Ну а уж что у ПРАВЕДНОГО идет седьмой (юбилейный) год, что Великий Гаон покоится, никого не принимает, не звонит по телефону и не отвечает на письма -- рав Фишер знал сам лучше, чем кто-либо другой. Потому что о ешивской казне сегодня можно было вспоминать, только сощурив один глаз и поморщившись. И понятно, что в юбилейный год ни о каких повторных рекомендациях от Великого Гаона и речи быть не могло!

Фишер по инерции продолжал задавать вопросы, но пора было уже давать задний ход и решать, как же из этой ситуации достойно выпутываться самому. Не поверить посланнику Великого Гаона -- значило не поверить самому ПРАВЕДНОМУ! И если этот уважаемый человек к тому же божится, что он сможет гарантировать продвижение рава Фишера вверх на ковенском престоле, то несомненно стоило и рискнуть. Волшебный голос Григория Сильвестровича еще продолжал виться в ешивских стенах, еще он продолжал старательно объяснять, как необходима будет типография "Шалома" для приближения нобелевского торжества, а рав Барух-Менахем Фишер уже отчетливо понял, что ему, увы, ничего не поделать и придется рискнуть.