Вадим Филиппов - Мекин и

Мекин сначала пытался расслышать проповедника через этот кошмар, но быстро убедился в безнадежности своих попыток, откинулся на спинку и огляделся. К его удивлению, никто, казалось, проповедника не слушал. Однокашник рядом, закрыв глаза, мелко покачивался на месте, и очевидным образом крепко спал. Напротив, через проход, солидный мужик, не сняв кепки, с грохотом разворачивал листовую газету. Позади Мекина болтали про зачет по истории языка две студентки, видимо, инъязовки. Остальные или спали, или глядели в мутные окна, причем так пристально, словно им показывали там очередную серию очередной мыльной оперы.

Вдруг - Мекин даже вздрогнул от неожиданности - распахнулись двери, и в проход хлынул поток новых прихожан. Рядом с Мекиным случился затор, когда бабка с тележкой зацепилась о дипломат, поставленный мужиком с газетой у ног, и бабка заквохтала, причем в выражениях и громкости хорошо поставленного голоса не стеснялась, что Мекина, в общем, удивило. Еще больше его удивило то, что все сидящие не обратили на это ни малейшего внимания, более того, спящие сжали глаза еще крепче, а мужик просто приподнял дипломат, просунул его дальше под ноги, и как ни в чем не бывало продолжал читать свою газетищу.

Двери снова сомкнулись со скрежетом, Мекин втянул голову в плечи, а проповедник, на минуту прервавший проповедь, возобновил свое бормотание. Прислушавшись, Мекин понял, что тот просто начал с начала, и повторяет тот же однообразный текст, и даже мелодия, постоянно вмешивавшаяся, кажется той же самой.

Мекин снова огляделся. Мест на всех уже не хватало, и люди стояли в проходе. Лица стоявших были лишены той безмятежности и расслабленности, которые рисовались на лицах сидевших, зато отличались деловитостью, крайней суровостью и даже некоторой угрюмостью. Все, как один, смотрели прямо перед собой, плотно сжав челюсти, и никто не замечал стоявшего рядом. Почти никто не разговаривал, а если даже и пытался говорить, то приглушал голос до еле слышного шепота, так чтобы никто вокруг его не услышал. Вошедшие сразу передавали проповеднику какието деньги, и тот, не оборачиваясь, складывал их в коробочку, стоявшую рядом с ним.

Снова открылись двери, и в зале стало еще теснее. Люди стояли уже вплотную друг к другу, стало жарко и душно, окна запотели, и Мекину захотелось выйти. Ко всему прочему, проповедник, видимо, дошел до кульминации своей проповеди, и принялся что-то яростно выкрикивать. За хрюканьем и бульканьем Мекин не понял всего смысла сказанного, но до него дошло, что проповедник попрекает прихожан скупостью и жмотовством, и угрожает каким-то неясным наказанием. Как ему показалось, никто особенно и не испугался, по крайней мере, выражение лиц не изменилось, но двое или трое из вновь вошедших принялись судорожно шарить по карманам.

Над Мекиным нависла тяжелая густо накрашенная дама в шубе и золоте. Даже в своем люто диагональном положении она умудрялась сохранить на лице оттенок презрительного превосходства. Весь вид ее говорил о том, что здесь она абсолютно случайно, что жизнью всей ей предназначено быть совсем не здесь, и что никто не сможет переломить ее ледяного спокойствия.

Мекину стало страшно. В зале повисла истерия, накрытая шапкой проповеднического хрюканья и маломузыкального ритма. Впереди, у кафедры, уже давно ругались две бабки, одной из которых другая порвала колготки своей тележкой. Присмотревшись, Мекин узнал в порванной свою соседку, милейшую интеллигентную женщину, с которой встречался во дворе, когда выбивал ковры, и неоднократно имел продолжительную беседу о новостях культуры.

Мекин решил, что с него довольно, и ткнул локтем однокашника. Тот не проснулся. Мекин ткнул сильнее. Однокашник радостно засопел, откинул голову и блаженно закивал. Рассчитывать на него не приходилось.

Мекин встал и принялся пробираться к выходу. Сделать это оказалось гораздо труднее, чем на это решиться, более того, почти невозможно. Толпа в проходе свернулась и створожилась комками, и каждый из этих комков яростно сопротивлялся мекинскому продвижению. Мекин сжал челюсти, придал лицу выражение крайней суровости, и ринулся вперед. Под ноги попадались чьи-то конечности, слышался хруст капусты и звон битого стекла, Мекин чувствовал себя пожилым "запорожцем", вдруг попавшим в свеженькую импортную автомойку, ухватился за край полуоткрытой двери, подтянулся, и выпал наружу. Двери за его спиной со скрежетом захлопнулись.